Золотое сечение

Андрей Звонков

<< Оглавление

Часть первая

Сутки через двое

Памяти врача Сергея Абрамова и фельдшера Виктора Червякова, погибших 04.11.1992 года.

Глава первая

Новобранцы, Отравление

       Пятое апреля. Время близилось к обеду. Носов поднялся на второй этаж подстанции и увидел возле кабинета заведующего маленький табунчик, распределенных после окончания медучилища, фельдшеров. Медленно проходя мимо, он обратил внимание на двух девушек.
       Они были примерно одного роста, но на этом их сходство и заканчивалось: девушка в сером длинном пальто со светлыми пышными волосами, непрерывно говорила, и ее звонкий голосок разносился по всему второму этажу подстанции. Кто-то из работников, сидящих у журнального столика, заполняя карточку, попросил:
       -- Ребята, если можно, потише! -- и говорунья притихла ненадолго.
       Вторая, с прической темным шариком, в джинсах заправленных в сапоги и лохматой курточке, резинкой стягивающей узкую талию, от чего она больше всего походила на молоденькую курочку-рябу, тихо стояла у стенки и то ли думала о чем-то, то ли молча слушала. Носов не заметил, как она подняла длинные ресницы и проводила его взглядом темным и печальным. И уж тем более не заметил он мелькнувшего интереса в этом взгляде. Он зашел в комнату отдыха и, покопавшись в своей сумке, достал новую пачку чая и кулек с сахаром.
       Пришло пополнение на подстанцию, подумал Носов. Он вспомнил, как сам пришел после медучилища, правда, на другую подстанцию, больше восьми лет назад, отработал один месяц и загремел в весенний призыв.
       Они тоже толпились возле кабинета заведующего или заведующей, проходили инструктаж, расписывались, после чего их принял в теплые заботливые руки старший фельдшер и начал вписывать в график, рассаживать стажерами на бригады.
       А потом через месяц повестка в военкомат, ГСП на Угрешке и тревожные сутки... Куда? Где придется служить? Виктору повезло, вечером первого же дня примчался запыленный прапор с музыкантскими значками в петлицах и, бегая по коридорам, говорил, "мне надо успеть к фильму..." Носов сообразил, что если сейчас семь, а вечерний сеанс по первой программе в девять тридцать, значит, прапор служит если не в Москве, но где-то рядом, и ходил за ним словно тень.
       В канцелярии тот сказал:
       -- Мне нужен ветеринар.
       -- А вон он, кажется -- махнул офицер на маячившего одиноким привидением в коридоре Носова, который издалека никак не мог разглядеть его звание.
       -- Точно? -- спросил прапорщик.
       -- Точно, -- убежденно сказал офицер, всегда путавший ветеринаров и фельдшеров.
       Уже в газике прапорщик вспомнил и начал перелистывать личное дело Носова, обернулся к нему и сказал с возмущением:
       -- Так ты -- фельдшер!?
       -- Да, -- сказал Носов, -- глядя на дорогу, и отмечая, что кольцевую они уже пересекли.
       -- Вот гад! -- сказал себе под нос прапорщик, имея в виду то ли офицера на ГСП, то ли Носова... Но, подумав, что если он сейчас развернет машину и поедет обратно, скандалить и возвращать призывника, то к фильму он точно опоздает. Поэтому прапор махнул рукой, мол, ладно, отбрешусь как-нибудь! И, правда, отбрехался, мало того, на следующий день он привез ветеринара в часть, да не одного, а двух!
       Вот так Виктор попал в Отдельный кавалерийский полк в одном из подмосковных городков, который был создан для съемок "Войны и мира", и с тех пор солдаты-кавалеристы снимались почти во всех фильмах с участием гусар, красных конников и в прочих исторических картинах, где не обойтись без лошадей и кавалеристов... От армии у Носова сохранились два воспоминания: всегда хочется есть и спать. Оказалось еще, что он не любил лошадей.
       Сейчас Носов сидел в кухне между холодильником и столом, прижавшись боком к теплой чугунной батарее, и заваривал чай. По кухне медленно перемещалась необъятная Павлина Ивановна и протирала тряпочкой столы, мыла плиту и, в конце концов, взяв в руки швабру, потребовала от Носова:
       -- Поднимите ноги, доктор!
       Виктор поджал рубчатые туристические ботинки к самому сиденью и подождал, пока Павлина сделает вид, что помыла пол...
       Он вспоминал последний вызов. И смех и грех. Если будет возможность, собраться и посидеть полчасика в пересменок вечером, расскажу ребятам за чаем...
       Обычная трехкомнатная квартира: прямо коридор, налево кухня с ванной и туалетом, чуть дальше по коридору налево одна комната, вторая и большая с балконом.
       Дверь открыла невысокая кругленькая смуглая женщина. И заговорила очень быстро с характерным кавказским акцентом, так что слова сливались, и Носов улавливал смысл в основном по интонациям.
       -- Проходите, доктор, проходите. Дочка моя заболела, совсем, -- она стояла рядом с Виктором пока он мыл руки в ванной, держа в руках свежайшее махровое полотенце, и причитала. -- Живот болит. Не есть ничего, в крик кричит.
       Носов хмыкнул себе под нос от этакой тавтологии, и, вытирая руки, сказал:
       -- Спасибо. А где больная?
       Женщина повела его в комнату. На не разложенной софе, накрывшись байковым одеяльцем, лежала девушка. Носов никогда не мог определить на глаз возраст у южанок. Всегда оказывалось меньше. Вот и на этот раз он определил, что ей лет двадцать три-двадцать пять. Лежала она на боку, свернувшись калачиком и закусив губу. Длинные вьющиеся сине-черные волосы разметались по подушке.
       Носов перевернул ее на спину, стал нежно ощупывать живот, наблюдая за выражением лица девушки. Так застонала, когда Виктор тихонько прошелся внизу справа, пытаясь разобраться -- аппендицит или придатки? Мать стояла за спиной у него и, похоже, мучилась не меньше дочери. Он начал расспрашивать, собирая гинекологический анамнез, но, зная южную импульсивность и обидчивость, старался подбирать слова, спрашивая о последних месячных, регулярности, и все никак не мог себя заставить спросить ее о половой жизни, потому что мать стоит за спиной, а никаких признаков замужества Носов не увидел, ни кольца, ни следа от него. Он, наконец, сообразил и спросил:
       -- Вы -- замужем?
       За девушку ответила мать:
       -- Да, он сейчас в армии, -- она пошевелила пальцами, -- служит.
       Носов принялся так же осторожно выяснять, когда в последний раз у девушки был контакт с мужем. А мать, поняв, что Виктор подводит к возможной внематочной беременности, сказала просто:
       -- Нет. У нее не может быть беременности!
       Носов удивился:
       -- Почему?
       -- У нее стоит, эта... как ее? Ну, эта -- пружинка! -- сказала мать.
       Носов удивился еще больше.
       -- Какая пружинка?
       -- Внуматочная, от беременности, -- простонала сквозь зубы девушка.
       -- Спираль внутриматочная? -- уточнил Носов.
       -- Ну да. -- Подтвердила мать, Зачем три? -- удивилась она, -- одна внуматочная пружинка.
       Носов так и повез ее с двумя диагнозами: острый аппендицит и подозрением на внематочную беременность. В приемном отделении хирург в полтычка определил аппендицит, и девушку сразу подняли в операционную. А Носов, все хмыкая себе под нос -- Вах! Зачем три? Пружинка! -- поехал на подстанцию.
       Стажеров-фельдшеров, раскидали по бригадам. А Носова обделили. Двоих девчонок посадили на спецбригады: говорливую блондинку, Женю Соболеву, на детскую, а молчаливую смуглянку на реанимацию (бригада № 8), и как выяснилось, она оказалась дочкой заведующего подстанцией. Звали ее Вилена Стахис.
       Носов с ней не знакомился до мая. Нет, конечно, они знали, друг друга, здоровались, когда встречались, но поговорить им как-то не удавалось... Носов немного стеснялся ее и на рожон не лез... Они только пересматривались, как пассажиры в метро, если случалось в большой компании сидеть на кухне и пить чай...
       Носов вышел на дежурство первого мая и с удивлением узнал, что к нему в бригаду записана В. Стахис... Он обрадовался, и когда они наговорились, вечером он предложил ей съездить после дежурства куда-нибудь погулять... например, в парк им. Горького. Вилена неожиданно согласилась... Покачиваясь от усталости после бессонной ночи и дневного променада, Виктор провожал ее домой и поцеловал в щечку у подъезда, Вилена, не кокетничая, взмахнула пушистыми черными ресницами и сказала весело:
       -- Пока! Если хотите, доктор Витя, можем завтра увидеться снова.
       Виктор хотел. Дома вдруг на него навалилась бессонница, и он прокрутился до четырех, потом уснул и ему снилась Вилечка Стахис, только у нее почему-то были волосатые отцовские руки и толстые короткие пальцы, вместо изящной тонкой ладошки, которую Носов держал сегодня весь день и не мог отпустить...
       Виктор жил вдвоем с мамой, собакой колли по кличке Дина и был поздним ребенком. Ну, наверное, все-таки относительно поздним. Его маме Анастасии Георгиевне было 32, когда она вышла второй раз замуж. И у нее родился Витя, к этому времени она успела овдоветь и потерять дочь. Ее первый муж -- врач, профессор-морфолог Михаил Яковлевич Исаковский, известная в медицинском мире 40-50-х годов величина был подметен "делом врачей" и скончался от сердечного приступа в Бутырке. А через год, по нелепой случайности, купаясь в Клязьме, утонула ее одиннадцатилетняя дочь Таня. Что толку описывать горе Анастасии Георгиевны? Прошло время, раны утрат немного затянулись, а тут начал ухаживать молодой и красивый Вася Носов, фронтовик, инженер-технолог. Они встречались меньше года, Вася сделал предложение, и Анастасия Георгиевна согласилась с одним условием, что сохранит фамилию первого мужа, которого продолжала любить и после смерти. Вася все отлично понимал. Анастасия была старше его на 5 лет и ни чего не говорила о любви, но Васиных чувств с избытком хватало на двоих. Через год родился Витя и у Анастасии Георгиевны появился объект искренней любви. Василий Васильевич дожил до пятидесяти пяти лет, сильно располнел, и уже, когда Виктор учился в институте, на почве увлечения рюмочкой схлопотал инсульт, из которого еле-еле выбрался, а в больнице за день до выписки его накрыл второй, еще более тяжелый и, спустя неделю Анастасия Георгиевна овдовела во второй раз. Виктор смерть отца перенес тяжелее матери. Он очень остро ощущал свое бессилие, перелопатил горы книг, поднял всех друзей и знакомых, доставал дефицитные препараты и сверхдефицитный церебролизин, сидел у отца вечерами в больнице, подменяя мать и мыл, и перестилал, и выносил, умом понимая, что надежды нет. А после института распределился на скорую. Его не особо и спрашивали, почти весь курс загнали на 03. В памяти сохранялся месяц работы фельдшером до армии. Каких-то специфических интересов за время обучения Виктор не обрел, поэтому дин амичная работа на машинах пришлась по сердцу.
       Через год после смерти отца, к Виктору однажды вечером приехал старый армейский друг с большущей сумкой на молнии. Из сумки доносилось сопение и повизгивание. Друг поставил сумку и видя недоумение Носова, спросил:
       -- Ты кого больше любишь блондинок или брюнеток?
       -- Ну блондинок, -- подозрительно сказал Виктор.
       -- Тогда, держи, -- и извлек из сумки рыжего щенка, похожего на лисичку с белой стрелочкой по носу. Щенок, расползаясь лапами на линолеуме, тут же присел и напрудил. -- Кличку придумаешь на букву Д, отца Дарьялом звали. Я потом позвоню, скажешь как назвал. Это нужно для родословной.
       Носов удивился, присел на корточки, погладил щенка.
       -- Это так серьезно? Именно на "д"?
       -- Очень серьезно. Но только не Джесси, Долли или Дженни, их сейчас много по Москве. Придумай пооригинальнее. -- Друг процитировал из "Гусарской баллады" -- Цыганка нагадала любить шатенку мне... А ты значит блондинок предпочитаешь?
       Носов отмахнулся.
       -- По мне все хороши, лишь бы человек хороший попался. Шатенки тоже вполне...
       Так в доме появилась огненно рыжая Динка, а вместе с нею, драные обои, грызенные ботинки, провода и ножки стульев.
       Носов не был мизантропом или женоненавистником, пожалуй, наоборот, изрядно погулял на первом и втором курсах, дело чуть не дошло до отчисления... Но ректор пожалел его, и ограничились лишением стипендии на один семестр, да выговором по комсомольской линии... За время учебы у него было несколько подружек, правда, по очереди. Одновременно он нескольких романов не заводил, но к концу интернатуры ничего более прочного, чем ночное дежурство с ординаторшей в одной ординаторской и под одним одеяльцем в личной жизни не было. А строже всех, пожалуй, к прогулкам Виктора относилась собака. Подросшая и повзрослевшая, каждый раз, когда он приходил после двенадцати, Дина встречала его в коридоре и, пока Виктор, сидя на корточках, снимал ботинки, шумно обнюхивала пахнувшую косметикой шевелюру, щеки и воротник, после чего презрительно фыркала и уходила. Она этих встреч явно не одобряла.
       Анастасия Георгиевна вздыхала и делала толстые намеки Виктору, что пора бы остепениться и найти, наконец, себе невесту. Ведь уже скоро тридцать лет стукнет.
       Встреча с Виленой Стахис стала для Носова роковой. После первого же свидания он понял, что, наконец, встретил ту, единственную. И как ни странно, на запах, приносимый после встреч с Вилечкой, Динка реагировала нормально, несколько раз дружелюбно мотнув хвостом, совала длинный нос в ладони Виктору почеши. А уж знакомство Дины с Виленой и вовсе замечательно прошло.
       Они прогуляли следующий день, и потом как-то легко и незаметно отработали следующие сутки. И дальше, дальше... Зав. подстанцией почуял неладное, когда было уже поздно, и сделал робкую попытку перевести дочь на другую бригаду, но та, не особенно стесняясь в выражениях, объяснила папе, что с другими ей совершенно не интересно! Он возражал, что его, как заведующего, совершенно не волнует, интересно ей или нет! А она очень грамотно ответила, что ведет он себя не как зав. подстанцией, которому и в самом деле должно быть все равно, лишь бы дело делалось, а как ревнивый папочка!.. Герман сдался, Носов был симпатичен ему самому.
       Так оно и повелось... Они работали вместе, а иногда к ним садился фельдшер Володя Морозов, или еще кто-нибудь...
       Вилечка однажды призналась Носову, что, когда отец думал, куда бы ее посадить, она сама попросилась к нему на бригаду. Но этот разговор случился уже значительно позже, когда они не только гуляли по паркам или целовались на последнем ряду в кинотеатре.
       Виктор растоптал в пепельнице коротенький "столичный" окурок и с вздохом принялся вылезать из узкого пространства между холодильником и кухонным столом. Вилена открыла вечернюю бригаду, и он остался один на четыре часа. Из селектора под потолком тихо потрескивало и похрюкивало.
       -- Двадцатая бригада! Доктор Носов! У вас вызов. -- Вкрадчиво повторил голос диспетчера.
       Носов, не торопясь, ополоснул кружку от остатков грузинского чая и пошел к окошку диспетчерской. Оттуда уже торчала свернутая в трубочку карточка. Носов прочитал повод, и ему стало нехорошо... Поганее повода не было. "Ребенок 3 года, отравление клофелином", мощнейшим антигипертоническим препаратом. Он позабыл о своей нарочитой медлительности и, вернув былую упругость в ногах, почти бегом вошел в водительскую. За обшарпанным от постоянного биения столом сидел его водитель -- Толик Садич и двое других водителей: с акушерской бригады и перевозки.
       -- Толик! Погнали! У нас ребенок... -- сказал Носов, пытаясь всем своим видом передать тревогу.
       -- Ну чего ж, ребенок так ребенок, -- сказал Толик, не отрываясь, и махнул по столу доминушкой, -- А вот так! Шершавого?!!! -- объявил он.
       -- Толик! Я серьезно... -- сказал Носов, тихо, но закипая. -- Отравление клофелином...
       Водитель с "акушерки" бросил камни на стол.
       -- Езжай, Толик.
       -- Ну ладно! -- заныл Толик, -- Ну чего ты, Михалыч, щас доиграем, и поеду.
       -- Вали, салага, -- добавил водитель с перевозки и скинул свои фишки. -- И, моли бога, что это не твой ребенок... Пацан.
       Толик расстроено положил свои камушки, еще раз с сожалением посмотрел на стол с выигрышной партией и, тяжело вздохнув, вышел. Он не понимал.
       К дому подъехали без особого шума. Дверь в квартиру была открыта. Носов на всякий случай надавил на кнопочку, дождался БИМ-БОМ и прошел в прихожую. Навстречу ему устремилась встревоженная женщина.
       -- Где ребенок? -- спросил Носов.
       -- Она здесь, в гостиной, спит, -- ответила женщина. Высокая, ростом почти с Носова, она ломала тонкие пальцы, и прерывисто вздыхала, будто сдерживая рвущийся плач. А Носов второй раз почувствовал предательскую слабость в ногах "спит!". Он быстрым шагом прошел в гостиную и увидел лежащую на диване девочку. Бросил ящик, и наклонившись потряс ее за плечи, легонько похлопал по щекам. Девочка поморщилась, вяло попыталась махнуть рукой. Носов обернулся к матери:
       -- Когда и сколько она выпила клофелина? -- спросил он.
       Мать протянула ему пустой флакон. 50 таблеток.
       -- Я только сегодня для мамы купила полный.
       Носов готов был лечь рядом с девочкой. Мыслей не было никаких. Это конец. Подумал Носов. И на ум ему тут же пришло неуместное, "но он ошибался. Конец был в другом кармане...". Это вдруг отрезвило и придало энергии.
       -- Когда?! -- почти проорал он.
       -- Минут пятнадцать назад. -- Спокойно сказала мать. -- Я на секунду вышла из комнаты. Мать у меня, тварь -- сказала она вдруг с ненавистью. -- Гипертоник, пьет его и бросает где попало.
       Она еще не понимала, что произошло. Это Носов знал, что чудес не бывает. Но и он надеялся на маленький шанс.
       Пятнадцать минут! Пятнадцать минут! Думал он, скачками спускаясь по лестнице, лифта ждать некогда... В машине он рывком распахнул дверь и выволок на середину салона брезентовый мешок с разными прибамбасами, нашарил в слепую пакетик с желудочным зондом и тупо уставился на него, зонд был толщиной с его палец, Господи, как же я его запихну? И сунув зонд в карман, он влетел в распахнувшийся лифт, чуть не сбив выходившего старика с клюкой, тот зашипел, стал плеваться сквозь дырки во рту, однако Носов ничего этого уже не видел, лифт понес его на 10-й этаж.
       В комнате Носов еще раз примерил зонд, ужаснулся, нет, я не смогу! И перевернув девочку на живот, вдруг засунул ей свой толстенный палец прямо в горло, та конвульсивно изогнулась, и на пол вылетели желто коричневые комки, среди которых белели маленькие точки. Есть БОГ на свете! Подумал Носов, сколько там их? Все-таки полный флакон. И сколько успело всосаться? Девочка уже в сопоре, и сопор этот нарастает, дальше -- кома и... финал! Носов еще раз покопался в памяти, желудок надо мыть! Он снова примерил зонд на длину, сантиметров 20-25, может и меньше... Как же его туда впихнуть?
       Он послал мать на кухню за ковшом с водой и тазиком, а сам пока ее нет, попробовал задвинуть в горло девочки зонд, та опять выгнулась и выдала на пол еще одну порцию каши, но беленьких точек там уже не было... Черт! ЧЕРТ! ЧЕРТ!!! Девочка становилась пластилиновой, она вываливалась из рук, расползалась на диване и уже никак не реагировала на попытки Носова еще и еще раз поставить зонд,
       Носов, весь в мыле, оглянулся на мать, стоявшую за его спиной с тазиком и ковшом.
       -- Уберите, пожалуйста! -- кивнул он на лужи на полу и рванулся к ящику с лекарствами. Набрал что-то из дыхательных аналептиков... А сколько? Дозы? Это ж дети, у них все не как у людей! Половину, четверть ампулы? Не помню... Набрал половину, развел физраствором и попытался найти тонюсенькую венку на такой же тонюсенькой ручке... Куда там! Потыкавшись, Носов ввел все под кожу.
       В этот момент в прихожей хлопнула дверь, и старушечий голос произнес:
       -- Ну, вот и я! А там к кому-то "скорая" приехала...
       Носов поглядел на мать и ужаснулся, такой дикой ненависти он еще не видел никогда... Казалось, от одного только вида ее надо было умереть на месте.
       -- Тварь! -- закричала она, -- Стерва старая! Погляди, что ты наделала!
       В комнату вошла полная пожилая женщина, в вязаной кофте, пуховом платке и, увидев белый халат, лежащую на диване девочку и разъяренную мать, охнула, всплеснула руками и, закатив глаза, повалилась на бок... Угол рта быстро пополз вниз.
       -- Тварь! -- кричала мать, -- это ты оставила лекарство! Ты вечно их раскидываешь, где попало!
       Носов подбежал к бабушке, осмотрел бегло -- Инсульт! Снова чертыхнулся, и начал набирать лекарства в шприцы. Тут он уже быстро нашел вену, ввел все, что считал нужным и повернулся к матери, та уже просто плакала, держа девочку на руках.
       В комнате опять назревали события. Бабка пришла в себя, явления инсульта почти прошли, она сидела на полу и, растрепав волосы, тихо выла. "Леночка, Леночка..."
       Мать уже ничего не говорила, лишь мерила комнату из угла в угол, глядя остекленевшими глазами перед собой, дочь висела у нее на плече. Носов присмотрелся, девочка дышала, тихо-тихо, распустив губки. Носов стал спрашивать имя и фамилию девочки, мать отвечала, как сомнамбула, и, не останавливаясь, ходила по комнате под бабкин вой.
       -- Положите девочку, -- сказал Носов строгим голосом. Мать выполнила приказание и, положив Леночку на диван, отошла в сторону, и сложила руки на груди будто молилась. Он повернулся к матери:
       -- Ее надо везти в больницу...
       Мать мотнула головой, словно отмахивалась от комарья...
       -- Не отдам! -- сказала вдруг хриплым низким голосом, -- Нет.
       -- Она может умереть, -- сказал Носов, пытаясь вложить в свои слова максимум убедительности. Мать кинулась к ребенку, будто Носов уже увозил ее, и подхватила на руки
       -- Пусть! Я не отдам ее! -- в глазах матери появился безумный блеск, она периодически встряхивала девочку, целовала, не видя, что та никак не реагирует на ее ласки...
       -- Где телефон?
       Мать кивнула в сторону прихожей.
       -- На кухне.
       Носов перешагнул через растянувшуюся поперек комнаты бабушку и, оглянувшись на мать, принял решение. На кухне он быстро дозвонился до диспетчера.
       -- Юленька, миленькая, -- затараторил он. -- Мне нужно место в больнице, отравление клофелином, 50 таблеток (на том конце провода тихо охнули), у бабушки инсульт и мать не отдает девчонку в больницу, давай милицию...
       -- Уверен? -- спросила диспетчер Юленька.
       -- Да! -- подтвердил Носов, -- глаза сумасшедшие, облапила ее, не вырвать!
       -- Хорошо, я вызову, -- грустно сказала Юля, -- но ты же знаешь, они в эти дела не любят вмешиваться...
       -- Да, я знаю, но постараемся...
       -- Повезешь... В Филатовскую, -- сказала диспетчер центра, дождавшись ответа отдела госпитализации.
       -- Спасибо. -- Сказал Носов и положил трубку.
       Носов померил давление. Очень низкое, но есть, и пульс, хоть и слабый, но определяется... Сколько у меня еще времени? Сколько его у нее? Кто б знал? Ну, где эта чертова милиция?! Черепашьим шагом, что ли идут, здесь отделение через три дома, или тоже, как Толик, в домино играют? Да нет, эти, наверное, не играют.
       В дверь позвонили, мать рванулась, было в прихожую, но, увидев, что туда устремился Носов, опять пошла по комнате.
       Бабка возилась на полу, пытаясь встать, видно мочегонное подействовало...
       Носов вышел в прихожую, входили двое -- маленький в штатском с папкой под мышкой и здоровенный сержант с буденновскими усами. Носов его узнал, встречались раньше... И сержант узнал Носова, пробубнил "здравствуйте, доктор". Тот, что в штатском, деловито осмотрелся...
       -- Что случилось? -- спросил он, -- нам толком ничего не объяснили...
       Носов, прикрывая их от женщин в комнате, стал вытеснять в сторону кухни, и когда вытеснил из прихожей совсем, прикрыл дверь и тихо и горячо стал объяснять:
       -- Здесь девочка, 3 года, выпила смертельную дозу лекарства, бабка забыла на столе... А мать не дает ребенка в больницу... Я даже не стал уговаривать, она ничего не понимает... -- штатский смотрел с сомнением, видимо решал, как поступить, а сержант пробубнил, -- " Ну это ж не наше дело... бытовуха...", однако штатский вдруг проникся, и серьезно одернул сержанта:
       -- Нет, это уголовное дело! -- сержант посерьезнел и закивал. -- Пошли! -- и штатский, решительно отодвинув Носова, прошел в комнату.
       Они вошли в гостиную. Женщины разом замолчали и уставились на сержантские погоны. Носов сурово сказал:
       -- Это товарищи из милиции, они должны разобраться, в чем тут дело...
       Штатский строго и хмуро поглядел на женщин, достал из папки сколотые через копирку листы протокола и сказал матери:
       -- Положите девочку, и пойдемте расскажете мне, как все произошло...
       Мать послушно, положила Леночку на диван и пошла за штатским на кухню, процессию замыкал сержант. Бабка, почувствовав, что дело пахнет керосином, потащилась следом за ними... А Носов, видя, что до него уже нет никому дела, дождался, когда все прошли на кухню, тихонечко сложил ящик и, подхватив девочку на руки, так же тихо вышел, и прикрыл за собой дверь, стараясь не хлопнуть.
       Он бегом спустился по лестнице, и, ворвавшись в салон рафика, проорал:
       -- Толян! быстро в Филатовскую! Мухой!
       Толик, неизвестно с какого перепугу, державший машину под парами, втопил газ до пола и с визгом стартовал... Носов оглянулся, уже, когда рафик выворачивал на улицу, увидел растрепанную мать и бежавшего за ней усатого сержанта...
       Толик без напоминаний включил и маяк и сирену. Раф несся по вечерним улицам, наступали сумерки, несмотря на будни, машин было много... Толик распихивал всех, он наседал на бестолковых чайников, светил фарами и через десять минут они уже подъехали к перекрестку на Садовое кольцо. Здесь их ждала пробка. Толик секунду постоял в левом ряду и решительно выехал на встречную, обогнул всех и стал первым, дальше ехать он не осмелился, поперек шел сплошной поток машин. Посередине перекрестка стоял стакан с регулировщиком.
       -- Он, видно, сам регулирует, -- предположил Толик, -- Гад, ведь слышит же сирену...
       -- Сейчас, -- сказал Носов, -- партию в домино закончит, переключит...
       -- Да какое у него... -- начал было Толик, но тут до него дошло и он густо покраснел. Толик включил галогеновый фара-искатель на крыше рафика и направил ослепительно белый луч на стакан регулировщика. Тот прикрыл глаза рукой и, потерпев еще несколько секунд, переключил светофор.
       Они быстро проехались по территории старой больницы до приемного отделения, и Носов внес девочку в смотровую... Доктор моложе Носова, оформлял историю, и не отрывая глаз от бумаги, спросил:
       -- Что?
       -- Отравление клофелином, пятьдесят таблеток, -- ответил Носов, ощущая, как его покидает безумное напряжение, ВСЕ! ВСЕ!
       -- Мыли? -- спросил доктор, по-прежнему не отрываясь от писанины.
       -- Пытался, -- честно ответил Носов, -- вызвал два раза рвоту, ввел стимуляторы дыхания, и привез сюда...
       -- Родители здесь? -- спросил голубой колпак, потому, что лица врача Носов так еще и не увидал. Девочку он положил на кушетку.
       -- Нет, -- ответил Носов, заводясь, -- Мать не хотела отдавать, я привез ее сам.
       Врач, наконец, оторвался от бумаги, и посмотрел на Носова.
       -- Вы что, доктор, с ума сошли? -- спросил он. -- А если она умрет?
       -- Видно будет, -- ответил Носов. -- Сейчас, времени жалко, прошло меньше часа. Действуйте же, доктор... -- Он посмотрел на табличку на столе, -- Бурда.
       Доктор Бурда пожал плечами, взялся за телефон без диска и сказал в трубку:
       -- Приходите, девочка три года, отравление клофелином, сколько? -- поднял он глаза на Носова, тот повторил, -- пятьдесят таблеток, без промывания желудка... -- Он положил трубку, взял девочку и, кивнув Носову, пойдем, перенес ее в соседнюю комнатку. Уложил на кушетку, достал из-под нее тазик с зондом точно таким же, как лежал в мешке у Носова, кувшин и, кивнув опять, держи голову, за секунду ввел Леночке зонд в желудок.
       -- Давай, доктор, отрабатывай. Сейчас придут из реанимации, ты пока отмывай, а у меня там еще полный коридор. -- У Носова вдруг куда-то исчезла вся злость на этого Бурду, он взял кувшин и начал набирать в него воду... -- Да, доктор, -- сказал голубой колпак Бурда уже в дверях, -- ты свою фамилию напиши в сопроводиловке разборчиво. Может, искать придется...
       Носов заливал, сливал, заливал-сливал... Потом из какого-то коридора вывернулись двое с каталкой, погрузили Леночку и укатили в даль...
       Носов закурил в машине, Толик молча смотрел на него, потом спросил:
       -- Чего было-то?
       -- Чего, чего, -- проворчал Носов, -- Поехали обратно.
       -- Куда? -- удивился Толик.
       -- На вызов, где были...
       -- Ты чего, забыл чего?
       -- Забыл, -- ответил Носов, затягиваясь... Может и выживет?.. А?
       Когда они приехали к дому, у подъезда все было тихо, а в квартире по комнате ходил хмурый мужчина, женщин не было... Он поднял глаза на Носова и посмотрел вопросительно.
       -- Это я отвез девочку в Филатовскую, -- словно в омут бросаясь, сказал Носов.
       Мужчина качнул головой и сказал:
       -- Ну и правильно сделал. Я ей уже вмазал... -- хмуро добавил он, имея в виду свою жену. -- А как дочь?
       -- Очень тяжелая, -- сказал Виктор, чтобы не обнадеживать... -- Ее увезли в реанимацию... Можете поехать к ней.
       -- Само собой, -- усмехнулся мужчина, -- А эти две стервы пошли в милицию заявление на тебя подавать... Но ты не дрейфь, я заберу. В какой она больнице то?
       -- В Филатовской...
       Носов обо всем рассказал на подстанции старшему врачу. Тот качал головой и сказал, когда Виктор закончил:
       -- Ну и дурак же ты, Витя... Надо было мне позвонить. Может, вдвоем мы бы разобрались, а теперь накрутил... Смотри, может и повезет, отмажешься...
       Старший доктор пошел звонить в больницу. Через два часа, когда Носов в очередной раз вернулся с вызова, сказал:
       -- Бог тебя бережет, Носов. Девочка хоть и без сознания, но ее уже подключили к искусственной почке... Шанс есть, жди.
       -- Сколько? -- спросил Виктор, облизывая пересохшие губы.
       -- Я думаю, недели две, не меньше. Старший доктор, сочувственно глядел на Носова, -- ладно, я буду им позванивать, успокойся.
       Неделя прошла. Старший доктор, сказал, "В сознание пришла". Еще через неделю " без изменений", И, лишь, к концу месяца сообщил, "Все нормально, почки заработали, девочку перевели в отделение". Стоил Носову этот месяц дорого... Только встречи с Вилечкой немного снимали тревогу и напряжение.

Глава вторая

Самолет, Морилка

       День прошел спокойно, катались с вызова на вызов, изнемогая от жары, пили квас, останавливаясь почти у каждой бочки... Вечером рассаживались, пересаживались и, наконец, сложилась любимая троица: Носов, Морозов и Вилена Стахис. Вечером, ближе к ночи, они скатали в инфекционную больницу на Соколиной горе, свезли отравленного абитуриента ТСХА, пирожки! Будь они неладны! Потом после полуночи уже из другой больницы Носов предложил, не отзваниваясь, махнуть в Шереметьево, глотнуть кофейку... Сказано -- сделано. И вот уже летит с мигалками рафик под песни итальянцев по Ленинградскому шоссе... Из Шереметьева они получили вызов и успели полечить пожилую женщину с приступом бронхиальной астмы, но, на всякий случай, и ее отвезли в больницу, приступ был тяжелый и бригада Носова за этот день была у нее уже третьей. Около четырех утра они, наконец, получили добро возвращаться на подстанцию...
       Сиреневый рассвет, оранжевые огни фонарей, рафик скоропомощной, шурша покрышками, несся над шоссе. Доктор Носов дремал на переднем сиденье, время от времени приоткрывая один глаз и скашивая его на водителя. В салоне в большом удобном кресле свернулась калачиком Вилечка Стахис, упираясь коленками в подлокотники и покачиваясь на поворотах, а на носилках, подвешенных к потолку, спал второй фельдшер -- Володя Морозов,
       Ночь кончалась, остывал асфальт, четыре утра, конец июня... За бортом свежело после душного дня и Носов, вдруг открыв глаза, опустил окно. Предутренний ветер влетел в кабину и, смешавшись с таким же ветром из окна водителя, ворвался через открытую переборку в салон, растрепал волосы у Вилечки, забрался под тоненький халатик, и Носов от всей души ему позавидовал. Сна не было. Утренняя прохлада выгнала его без остатка... На верхних носилках зашевелился Морозов. А Вилечка, потянувшись и, торопливо сводя расходящиеся на груди края халата, сказала сонным хрипловатым голоском:
       -- Виктор Васильевич! Прикройте окошко! Прохладно, что-то...
       -- Да вот покурить хотел, -- ответил Носов, -- скоро уж приедем, чайку попьем...
       -- Кто чайку, а я посплю... -- Пробасил с верхних носилок Морозов.
       -- Ну и ради бога... -- откликнулся Носов, -- Пока ты спишь, все тихо...
       -- Это, в каком же смысле? -- свесился Морозов.
       -- А то ты не знаешь! -- встряла в разговор Вилечка, -- за каждое твое дежурство не меньше двух АВТО подбираем...
       -- Ну и что, -- обиделся Морозов, -- а при чем тут я?
       -- А в остальные их бывает значительно меньше. -- Сказал Носов. -- Давно говорят, что тебе везет.
       Морозов Владимир Владимирович пришел на скорую еще до объединения ее с неотложкой, и с первого же дня попал на большую авиакатастрофу, при посадке упал самолет военно-транспортной авиации с двумя сотнями новобранцев... С тех пор у него не проходило дежурства, когда бы он ни подбирал сбитых пешеходов или вытаскивал из искореженных машин водителей и пассажиров. "Везучесть" его стала притчей во языцех на подстанции.
       Морозов слез с носилок и уселся на боковое креслице.
       -- Ну, я вообще-то человек не обидчивый, -- начал он. -- Но за то, что разбудили, щас обижусь...
       -- Если обидишься! Дальше не повезу! -- откликнулся Толик. -- Обиженные сами возят!
       Морозов сопел, насупясь.
       -- Володька! -- Вилечка повернулась к нему и радостно воскликнула, -- Он притворяется! Толик, давай его высадим, пусть пешком до подстанции идет!
       Толик открыл окошко в переборке пошире и сказал чуть обернувшись:
       -- Вот спали люди, и спали бы дальше... Чего разбудил ребят, доктор?
       Носов выпустил густое облако, часть которого унесло в салон, и произнес, прищурившись, ветер щекотал ресницы:
       -- Ничего... Сейчас такая ночь... -- и задумался.
       Толик залез рукой за сиденье, нащупал кнопку приемника и покрутил настройку, ловя МАЯК. По кабине разнеслась негромкая музыка...
       -- О! -- сказал Носов, -- оставь, Щелкунчик, люблю...
       -- А больше ничего и нет. -- Ответил Толик и вытащил руку, -- сейчас только МАЯК и работает, остальные с шести. Толик вдруг принял вправо и стал притормаживать. По тротуару медленным, прогулочным шагом шла девушка. Толик остановился возле нее, перегнулся через Носова и позвал:
       -- Девушка! Подскажите, пожалуйста, где тут Колчаковский переулок? Нам сказали, что, как свернем с улицы Деникина, так и найдем... Уже полчаса крутимся...
       Девушка остановилась и, развернувшись к Толику, которому Носов шипел: "что ты делаешь?" задумчиво потерла лобик, она молчала, наконец, сказала, будто что-то вспомнив:
       -- Я не знаю, наверное, это не здесь, а в Ворошиловском районе, там всякие улицы Тухачевского и по имени разных генералов...
       -- Спасибо, девушка! -- проникновенно сказал Толик, -- а здесь точно нет ни улицы Деникина, ни Колчаковского переулка? А проспект Врангеля?
       -- Нет, -- серьезно сказала девушка, -- в нашем районе, точно нет. Но вы знаете, тут рядом есть станция скорой помощи, вы спросите у них.
       -- Мы так и сделаем, -- серьезно сказал Толик.
       Носов с трудом удерживался от смеха. Совершенно искренняя серьезность Толика смешила больше всего, В салоне тихо умирали Вилечка и Морозов, уже, когда они отъехали и девушка пошла, как ни в чем не бывало, дальше. Носов проговорил, вытирая слезы:
       -- А завтра, она спросит у кого-нибудь, где улица Деникина...
       -- И проспект Врангеля, -- стонала Вилечка.
       Толик улыбался.
       -- Так весь эффект остался за кадром, -- сказал он. -- Все самое интересное будет сегодня утром или днем...
       -- Слушайте, но ведь это невероятно, -- сказал Носов, -- что случилось? Ведь ты очень точно подметил, что многие уже не помнят ничего и никого... Для них гражданская война и белогвардейские генералы -- все одна эпоха и одни герои... Как же так?
       -- Да что ты, доктор, -- ответил Толик, притормаживая, -- кому это все теперь нужно? Мы еще помним, так нам в школе об этом долбили, и в Чапаева мы играли, а они? Для них Отечественная война уже история.
       Он развернулся вокруг огромной клумбы и свернул в проезд к подстанции. Двор был забит машинами.
       -- Ребята, -- радостно сказал Носов, -- кажется, мы последние.
       Мимо диспетчера не проскочишь.
       Вилечка побежала на кухню, проверить чайники, есть ли вскипевшие? Носов отдал карточку в окошко диспетчерской и, засунув туда всю голову, поглядел в список подъехавших бригад, пошевелил губами, считая, и радостно объявил Морозову, в нетерпении топтавшемуся на кафельном полу холла:
       -- Восьмые! Иди, спи!
       Морозов радостно приговаривая "два часа, два часика..." пошел, в фельдшерскую, нащупал в полной темноте свое уже разложенное кресло, развернул тонкое шерстяное одеяло, взбил жиденькую подушку, снял кроссовки, халат и, ложась на жесткое раскладное кресло, проговорил, натягивая до подбородка одеяло:
       -- Что-то самолеты не падали давно...
       -- Ты это к чему? -- спросил с соседнего кресла совершенно не сонный голос Сашки Костина.
       -- Ни к чему, так. -- Ответил Морозов и уснул.
       Носов постоял еще несколько минут, читая на доске свой график и прикидывая, как распланировать свободное время, если к концу месяца останутся трое суток, а в начале следующего будут хотя бы двое свободных, итого -- четыре дня -- можно махнуть на рыбалку... И пошел на кухню.
       Его любимое место, между холодильником и столом занял суровый заведующий подстанцией Герман Исаевич Стахис -- отец Вилечки. Очень моложавый, а ему было уже больше 45, он отхлебывал душистый смоляной чай без сахара, и о чем-то негромко выговаривал дочке, когда вошел Носов, он замолчал.
       К приходу Носова на подстанцию Герман уже девять лет был заведующим и, несмотря на резкость, любим и уважаем сотрудниками. Отработав положенные годы в районной больнице в Рязанской области, Герман вернулся в Москву и пошел устраиваться на работу в больницы, однако, где-то его не устраивала зарплата на предлагаемой должности, где-то больничное начальство было недовольно фамилией Германа, он не нашел ничего, и, придя в Главк, наткнулся на табличку: "Отдел ординатуры", куда и заглянул. Здесь просмотрели его бумаги, и сказали, что с сентября начнется набор в ординатуру по Скорой помощи, но для этого надо устроиться работать на скорую.
       После семьдесят третьего года, когда объединили скорую и неотложку, обнаружилась острая нехватка заведующих подстанциями, и Герману, к тому времени уже около пяти лет проработавшему старшим врачом, предложили возглавить новую подстанцию на окраине Москвы. Он подумал и согласился.
       Стахис подвинул Носову чашку со свежезаваренным чаем, Вилечка позаботилась, и спросил:
       -- Ну как работается? -- он всегда так спрашивал, когда в неформальной обстановке сталкивался с Носовым. Его мартышка, как он ее называл, только с глазу на глаз по-домашнему, сидела напротив, размешивала ложечкой сахар в изящной перламутровой чашечке и изображала пай-девочку. Маленькая, Носову она была чуть выше плеча, с очень гармоничной фигуркой, вьющимися каштановыми волосами и огромными чуть выпуклыми (в отца) глазами, поверх которых опускались пушистые ресницы, она сидела, помалкивая, лишь тихонечко отхлебывала с ложечки горячий чай.
       Носов пожал плечами,
       -- Да в общем все нормально. Рутина...
       Стахис понимающе кивнул. Они еще молча потягивали чай, потом Вилечка вылезла из-за стола, при этом край ее халатика зацепился за угол и расстегнул пуговичку, открыв совершенно голенький смуглый животик. Герман сверкнул глазами. Вилечка спокойно застегнула пуговку и сказала:
       -- Жарко же...
       Носов сделал вид, что ничего не заметил.
       -- Иди, поспи! -- приказал зав. подстанцией, -- вы же последние...
       В этот момент под потолком кухни загудел селектор, усилитель выключенный с вечера, разогревался. Стахис удивленно поднял брови. Он не успел ничего сказать...
       -- Всем бригадам на вызов! -- сказала диспетчер, и добавила, -- Герман Исаевич, доктор Стахис! Зайдите в диспетчерскую!
       Стахис начал выдираться из любимого места Носова, при этом у него оторвалась пуговица, открыв покрытое густым черным волосом пузо, он чертыхнулся, но потом добавил... -- у меня свитер... -- и быстрым шагом направился в диспетчерскую... Носов, как всегда, не спеша, допил остывающий чай и, ополоснув кружку, пошел следом.
       -- Володя! Морозов! Вставай! У вас вызов. -- Костин тряс Морозова за плечо. Морозов открыл один глаз.
       -- Чего?
       -- У вас вызов. -- Сказал Костин, -- у всех вызов, самолет упал.
       Морозов закрыл глаз и открыл рот.
       От такого многоэтажного мата, да еще с закрытыми глазами, Сашка отскочил к двери.
       -- Ты Михалыча своего разыгрывай, -- шумел, не открывая глаз, Морозов, -- Я тебе не салага, чтоб со мной так... -- он замолчал, перевернулся, дрыгнул ногой в направлении Костина и накрылся одеялом с головой.
       В этот момент открылась дверь фельдшерской и вошел Носов.
       -- Володя! Подъем! Под Зеленоградом упал ИЛ-62, на взлете, девяносто шесть пассажиров. Пошли! Вилена останется на подстанции...
       -- Таскать нам, не перетаскать... -- проворчал Морозов, и, вздыхая, принялся обувать кроссовки и натягивать на голое тело халат...
       Рейс на Аддис-Абебу вылетел из Шереметьево-2 в 4:30, через пять минут после отрыва, бортинженер доложил о пожаре в правом двигателе. Самолет шел на форсаже, но командир приказал применить систему пожаротушения. Сразу после аварийного плегирования, зажегся сигнал о пожаре в левом... Самолет рухнул в лес в тридцати километрах от Москвы, едва не зацепив антенны последней высотки поселка "Менделеево", пропахал в лесу полосу в полкилометра, и взорвался, оставив после себя вывороченные стволы, и комья мокрой земли... Одна пара двигателей полностью погрузилась в болотную жижу, а вторая застряла на островке среди тлеющих берез. Изломанное тело самолета зарылось в грунт. Топливо, распыленное в воздухе, вспыхнуло ослепительно белым шаром и погорев несколько минут утихло, остались лишь вывороченные стволы да горящая земля.
       Герман Стахис возглавлял колонну из восьми машин со своей подстанции. Шли быстро, с маяками, им было ближе всех ехать. Далеко сзади мигали маячки других колонн. Светало. Скоро пять...
       Носов перевернулся и влез в салон через окошко.
       -- Володя! -- сказал он, -- приготовь перевязку, косынки...
       -- Какие косынки? -- удивился Морозов. -- Сейчас мешки нужны! Будем руки-ноги собирать по всему лесу...
       -- Ну, может быть, кто-то выжил... -- неуверенно сказал Носов.
       -- Доктор! Виктор Васильевич! -- вытаращив глаза заговорил Морозов, -- там же по тридцать тонн керосина в каждом крыле, они ж в Африку летели с дозаправкой в Тунисе. Дай бог вообще, хоть что-нибудь найти...
       -- Это точно! -- подтвердил Толик.
       При проезде через Зеленоград, колонна въехала в облако с резким запахом керосина... Морозов проговорил:
       -- А, может и найдем?.. Горючку-то они успели слить, хоть часть... Черт! Как в солярке искупались!
       Носов старался дышать через рот, зажимал нос, Толик чертыхался. Наконец выехали из облака, но в салоне еще долго сохранялся приторный запах. Морозов распахнул все окошки в салоне, а Носов с Толиком в кабине. В Рафике гуляли сквозняки... Прохладный утренний ветер уже не бодрил...
       К месту падения машины не прошли, рафы запарковались вдоль шоссе, и все пошли в лес, ориентируясь на столб дыма. Следом подъезжали милиция и пожарные... Стахис обернулся и увидел Носова с Морозовым, подождал, когда они подойдут и спросил:
       -- Вилена в машине?
       -- Нет, -- ответил Носов, -- я ее оставил на подстанции.
       Стахис начал надуваться, выкатывать глаза, но вдруг сник и пробурчал:
       -- Если она моя дочь, это не значит, что ей должны быть поблажки, она обычный рядовой сотрудник... и... вы не имели права... -- он в последний момент заметил внимательно слушающего Морозова, -- ладно, на подстанции разберемся...
       -- А я ее оставил не как вашу дочь, Герман Исаевич, -- сказал Носов, -- а, как рядового сотрудника, которому здесь совершенно нечего делать. Не будет же она носилки таскать! Пусть лучше диспетчерам помогает...
       Стахис подождал, пока Морозов уйдет подальше, и прошипел:
       -- Мог бы хоть у меня спросить...
       Носов улыбнулся и развел руками. Сквозь деревья виднелся голубой кусочек неба... Они вышли на край кратера. Ни Носов, ни Стахис такого не видели никогда...
       Земля горела... из трещин в грунте вырывались язычки пламени, вспыхивая, трепетали и гасли, будто души рвались на волю, среди торчащих из земли черных рук и ног... Носов окаменел... В страшном сне такое не приснится... Он прислонился к наклонившемуся дереву... У самого края огромной воронки, в полуметре от своей ноги, он увидел круглый темный предмет и присел на корточки, чтобы рассмотреть в сумерках. Среди комьев лежала черная голова с открытыми белыми глазами, будто росла из земли. Носов полез в карман за резиновыми перчатками, но в этот момент к нему подбежал Морозов.
       -- Виктор! Носов! -- кричал он, запыхавшись, -- я нашел, кажись еще живая!
       -- Кто?! -- в один голос вскрикнули Носов и, отошедший подальше, Стахис.
       -- Да тут, что-то такое... -- проговорил Морозов, махнув в сторону черных кустов, -- черная вся, то ли негритянка, то ли обгорела...
       Носов, насколько позволяла чавкающая земля, побежал за Морозовым. Среди кустов волчьей ягоды лежала, неловко вывернув руку, одетая только в бестолково-оранжевую маечку, девушка-мулатка. Это Носов понял уже потом, когда осматривал ее в машине. Носов извлек из кармана тонометр, попробовал померить давление по пульсу, нащупал тоненькую ниточку сердечного ритма. Жива!
       -- Володя! -- крикнул он Морозову, не заметив, что тот стоит рядом, -- а ты тут. Быстро за носилками и захвати шприц! Да! -- крикнул он уже вслед удаляющемуся Морозову, -- Толика не забудь!
       -- Это уж, как положено, -- махнул рукой Морозов.
       Подошел Стахис, и они вместе потихоньку вытащили девушку на открытое место.
       В лесу светало. Над деревьями с востока пробивались солнечные лучи. Тени от голых стволов ложились поперек кратера и придавали жуткую фантасмагоричность месту катастрофы: среди горящих комьев земли бродили белые халаты, время от времени нагибаясь и извлекая из земли части тел... В ямках, набиралась розовая вода... На краю кратера, отдельно складывали белые тела в остатках летной формы -- экипаж.
       Прибежали Морозов с Толиком, раскинули дерматиновые носилки, аккуратненько не за руки -- за ноги, а под плечи и таз, подхватили легонькую девушку и уложили на носилки. В обрывках света Носов увидел, что вся кожа на ногах покрыта какими-то лоскутами. Не задумываясь, он принял у фельдшера шприц, достал из кармана брюк маленькую коробочку с наркотиками и, покопавшись, выбрал фентанил, как раз на полчаса, ввел то ли в вену то ли нет, в сумерках не видно, и, ухватив одну ручку носилок, скомандовал:
       -- Понесли!
       В машине, Носов еще раз померил давление, ни черта не слышно, чуть больше 50. Он включил большой плафон и увидел что лоскутья, на которые он обратил внимание в лесу -- остатки колготок и кожи, а поясок на талии все, что осталось от юбки или что там у нее было? Кожа на спине местами обуглилась, и Носов, покрываясь липким потом, насчитал больше 60% поверхностей ожога...
       Морозов оттеснил его,
       -- Виктор Васильевич! Дай-ка я венку поставлю! Прокапаем хоть баночку...
       -- Давай! -- сказал Носов, не решаясь самому даже попытаться попасть в вену... У Морозова рука половчее.
       Дверь в машину открылась, и в салон заглянул солидный дядя в очках и при галстуке.
       -- Я дежурный врач оперативного отдела. -- Сказал он, забыв назвать свою фамилию, -- Вы, я слышал, нашли кого-то еще живого?
       -- Да. -- Сказал Носов, -- мулаточка, сильно обгорела... Шок.
       -- А еще что? -- деловито осведомился очкастый дядя.
       -- Да бог ее знает? -- завелся Носов, -- кости в руках и ногах вроде бы целы, а что там внутри, вскрытие покажет...
       Очкастый дядя позеленел, и отрывисто сказал:
       -- Везите в Склифосовского, там разберутся.
       -- Попробуем! -- ответил Носов, -- но 81-я ближе.
       -- Везите, не рассуждайте! И что б довезли!
       Носов протянул руку и захлопнул дверь, мужик его начал раздражать. Умница Морозов умудрился поставить иголочку в венку и начал капать кровезамещающий раствор...
       -- Поехали, Толик! Гони! Чтоб через полчаса были в Склифе!
       Толик в два приема развернул рафик, и погнал...
       Они ехали 35 минут. Во время перегрузки на каталку Склифа у нее остановилось сердце. Носов ввел внутрисердечно адреналин, стукнул, качал непрямой массаж, пока катили ее по коридору к реанимации, там ей разрядили дефибриллятор 5, 6, 7 киловольт -- без толку. Девушка потеряла много крови из-за внутреннего кровотечения... Носов думал, а если б мы все-таки не послушались этого пердуна в золотых очках, и повезли в 81-ю, черт его знает? В конце концов, он ведь и фамилии даже не назвал... Можно было бы послать его куда подальше... А там, что они ждут нас с банками крови, конечно же, нет! Так что, так и так, шансов у нас не было... И у нее.
       Отзвонившись из Склифа, они получили приказ ехать на подстанцию... "У меня ни одной бригады, -- сказала диспетчер, -- и пачка вызовов..."
       На подстанции им сразу дали вызов, "Рутина" -- как говорил Носов. Вилечка сидела в кухне и подновляла макияж. Носов полюбовался ею несколько секунд, она краем не докрашенного глаза увидела его, и проговорила невнятно "сейчас, сейчас...". Носов подождал минутку, пока она доведет начатое дело до конца. Вилечка встала и прошлась походкой фотомодели, дразня Носова, тот поймал ее за талию, пользуясь моментом, что никого нет и, чмокнув в щечку, шепнул, "беги в машину, я сейчас..." В руке он держал карточку с последним вызовом за эти безумные сутки.
       В машине Вилена доводила Морозова:
       -- Володя! Владимир Владимирович! Вовочка! -- Морозов опять лежал на верхних носилках, он на них залез еще, когда выезжали из Склифа, "Поспать, когда есть время, -- это святое" -- говаривал Морозов и действовал согласно этому правилу... Вилечка тыкала кулачком в брезентовое дно носилок в проекции ребер Морозова, и тот, наконец, сдался.
       -- Ну что тебе, егоза?
       -- А, говорят, это ты самолет уронил!
       -- Ага! Щазззз! С чего это?
       -- Сашка Костин, сказал, что ты наколдовал, чтобы он упал.
       -- Да ладно чушь молоть! -- Морозов разозлился, -- что ты сплетни собираешь?
       -- Он сказал, что ты, когда ложился, произнес: ЧТО-ТО САМОЛЕТЫ ДАВНО НЕ ПАДАЛИ! -- сказала Вилена гробовым голосом.
       -- Я не помню! Ну и какое имеет значение?
       Носов, привел Толика, и садился в кабину. Услышав последнюю фразу Морозова, он спросил:
       -- Во сколько упал самолет?
       -- В четыре тридцать пять -- четыре сорок, -- ответил Морозов.
       -- А ты во сколько лег? -- спросила Вилечка.
       -- Я что, помню?
       -- Мы приехали с последнего вызова в четыре двадцать пять, -- сказал Носов подыгрывая Вилечке, -- пять минут, что б постелиться и лечь, вот и выходит что кроме тебя некому... Морозов, ты -- террорист!
       -- Ну вас к лешему, -- обиделся Морозов. -- Куда мы едем и на что?
       Носов поглядел в карточку.
       -- Тут рядом, мужик 50 лет -- "посинел"...
       Морозов чертыхнулся:
       -- Еще один кадавр...
       -- Я же говорю, -- засмеялся Носов, -- твое дежурство без приключений не обходится... Проверь кислород, -- сказал он Морозову, -- я, когда принимал бригаду, смотрел -- было достаточно.
       Рафик, переваливаясь через земляные раскопы на территории подстанции (уже год не могут закопать отрытую траншею), выкатился за ворота... Бригада Носова ехала на последний за сутки вызов.
       Остановившись у последнего подъезда пятиэтажки, Носов присвистнул, на пятый, без лифта... Вилечка тяжело вздохнула, а Морозов сказал:
       -- Может, не будем брать кислород?
       -- Ага, а потом ты сам за ним побежишь. Туда и обратно! -- ответил Носов. -- Пошли.
       Он взял ящик, отдал Вилечке карточку и помог Морозову навьючить на себя сумку с кислородной аппаратурой.
       Поднимались медленно, сказывалась усталость, накопившаяся за сутки... Подошли к двери.
       -- Ммм-да. -- сказал Морозов. -- Замок здесь выбивали раз... пять, не меньше, и кнопки нет, одни проводки и в них 220 вольт.
       Вилечка, по малоопытности спросила:
       -- Может, не пойдем?
       Носов толкнул дверь коленкой и она, отвисая на одной петле, медленно отворилась. Глазам бригады предстал темно-коричневый коридор трехкомнатной квартиры. Стояла гробовая тишина, в которую Носов тихо бросил:
       -- Есть кто-нибудь?
       Тотчас же открылась дверь дальней комнаты и им навстречу побежала, кренясь, как Паниковский, немолодая женщина. Она не добежала до бригады и свернула в ближайшую комнату.
       -- Идите сюда! -- позвала она. -- Посмотрите!
       Из комнаты ударил мощный запах перегара, коричневый свет прорвался в коридор, ненамного осветив обстановку. Морозов укоризненно посмотрел на Виктора и, вздохнув особенно тяжело, обрушил свои вериги на пол. Носов пожал плечами и решительно прошел в комнату. Обстановка не поддается описанию. В глаза Носову бросилась, лежащая лицом вниз на кушетке, одетая фигура мужчины. От фигуры раздавался приглушенный храп, совершенно не похожий на хрип... Женщина квохчущей курицей налетела на спящего:
       -- Вставай, вставай, врачи приехали...
       Носов спросил тихо:
       -- А нас, зачем вызвали? Нам что пьяных на улице не хватает? -- и замолчал, остолбенев. "На него смотрела поразительная харя..." слова Ильфа и Петрова лучше всего характеризуют, то, что предстало перед ошеломленной бригадой. Морозов и Вилечка столпились в двери.
       Опираясь на багрово-фиолетовые руки совершенно пьяный мужик, смотрел ярко голубыми глазами, причем голубыми у него были белки, из-за чего зрачки казались черными, кожа лица отливала густым синим цветом, переходя в фиолетовый на шее. Он открыл рот, чтобы сказать... и Носов увидел черный, как у чау-чау язык.
       -- Дура! Блядь! -- сказал синий мужик, шевеля черным языком и фиолетовыми губами. Он потянулся к большой алюминиевой кружке, в которой на дне плескалась какая-то коричневая жижа. Он отхлебнул, облизнулся и продолжил, -- Кто тебя просил, звезда, людей беспокоить? -- он привстал на кушетке и попытался замахнуться кулаком. Немного солидарный с ним Носов, спросил:
       -- А что случилось-то?
       -- Вы посмотрите, что он пьет! -- закричала женщина, -- алкоголик! Адресовала она синему мужчине, -- Ты посмотри на себя, до чего допился! -- она вцепилась в его плечо и стала трясти. Синий мужик отмахивался от нее, словно от надоедливой мухи.
       Носов отобрал у мужика кружку и понюхал. От жижи шел отчетливый запах спирта. Вот только какого? Если метиловый...
       -- Мужчина! -- сказал Носов, -- Ты меня видишь?
       -- Вижу, -- уверенно сказал синий мужик, не глядя на Носова, и потянулся за кружкой. Носов покачал ею из стороны в сторону, и синюшная рука уверенно перемещалась в пространстве, не выпуская из виду кружку.
       -- Ты тоже хочешь. -- Сказал синий мужик, -- Там еще есть, -- и качнулся в сторону окна.
       Женщина распахнула занавески, на подоконнике в ряд стояли три полных бутылки и одна почти пустая с коричневой жижей. Носов ее взял и стал разглядывать этикетку. "МОРИЛКА спиртовая. Для окраски дерева под дуб. 83% этилового спирта" было написано в самом низу этикетки.
       Морозов спросил:
       -- Кислород отнести?
       -- Да, -- сказал Виктор, -- и принеси желудочный зонд. Будем его отмывать...
       Морозов подмигнул, и потащил кислородные баллоны вниз.
       Вилечка решительно оторвала от синего мужика вцепившуюся женщину и увела на кухню, расспрашивать.
       Мужик еще раз попытался хлебнуть из кружки, но Носов не дал.
       -- Пить хочу! -- сказал он и вывалил язык, чем еще больше стал похож на безумную собаку чау-чау со всеми морщинами и мешками под глазами.
       -- Вилена! -- крикнул в кухню Носов, приготовь воды! Литров пять!
       Синий мужик покачал головой.
       -- Не, я столько не выпью... Дай кружку! -- вдруг потребовал он.
       Прибежал запыхавшийся Морозов, сунул Носову желудочный зонд с воронкой и сказал:
       -- Толик нервничает, до конца смены меньше часа осталось. Я сказал, что еще долго, пусть не нервничает...
       -- Правильно, -- сказал Носов. -- Сажай его на стул.
       Вилечка, сгибаясь пополам, принесла из кухни пятилитровую кастрюлю с водой и таз. Носов выплеснул из кружки жижу, зачерпнул воды и протянул синему мужику.
       -- Пей!
       Тот принял кружку и стал пить, морщась, будто ему дали невероятную гадость. Носов легко приподнял его и пересадил на стул, завел руки за спину, мужик совершенно не сопротивлялся, кивнул Морозову держи, и придерживая синего за нижнюю челюсть сказал ласково:
       -- Открой рот и покажи язык!
       Заправив зонд до третьей метки, Носов начал методично промывать желудок, когда кружка стала шоркать по дну кастрюли, а в тазу до краев было воды с коричневыми пленками, он скомандовал:
       -- Это вылить и еще литра полтора в кастрюлю.
       Синий мужик за все время процедуры глядел на Носова, выкатив глаза и дыша со свистом носом.
       Когда Носов убедился, что отмывать больше нечего, он быстро удалил зонд, и мужика передернуло, как от электрического тока. Он утерся синей ладонью и сказал:
       -- Спасибо, ребята, -- почти трезвым голосом.
       -- Не за что, -- ответил Носов и приказал: -- собирайся, поедем в больницу.
       -- Зачем? -- удивился синий мужик. -- Вы же все сделали. У меня все в порядке...
       -- Это ты так думаешь, -- сказал Носов, и тут до него дошло, что тот еще ни о чем не догадывается. Он скомандовал Вилечке запросить место и, подняв мужика со стула, подвел его к большому тусклому зеркалу, стоявшему в коридоре...
       Из мутного полумрака зеркального стекла на мужика стало надвигаться синее, совершенно вурдалачье мурло, он заслонился руками, закричал и, теряя сознание, опустился на пол. Носов понял, что перестарался, покопался в нагрудном кармане и достал пластмассовый флакончик из-под капель от насморка. Во флакончике был нашатырь или как его называли на скорой -- "живая вода".
       От "живой воды" синий мужик пришел в себя, только он был уже не синий, а нежно голубой.
       -- Мужик! -- сказал Носов голосом Арлазорова, -- ты посинел оттого, что пил... -- и он показал на батарею бутылок на подоконнике.
       -- Кореша посоветовали, я хотел андроповской купить, а они "рупь восемьдесят, рупь восемьдесят!" -- с тихой ненавистью сказал голубой мужик, и Носов подумал, что одним потенциальным убийцей стало больше.
       Вилечка выглянула из коридора.
       -- Они спрашивают -- какой диагноз? -- сказала она.
       -- Отравление спиртовой морилкой, -- объявил Носов.
       -- В центр отравлений Склифа -- почти тотчас же откликнулась Вилечка.
       -- Поехали! -- в который раз за сутки скомандовал Носов. Не сопротивляясь, мужик накинул брезентовую куртку и смирный, как щенок, спустился в машину. Здесь он, правда, ни в какую не соглашался лечь на носилки, пришлось посадить его на откидное креслице, а Морозов опять залез на свою "плацкарту". Вилечка страшными глазами показала ему на больного, но Морозов отмахнулся, плевать...
       Расстроенный Толик, у которого через двадцать минут кончалась смена, недовольно ворча, терзал стартер...
       -- Толик, все в твоей власти! -- сказал Носов, -- теперь все зависит от тебя!
       -- Ага! Как же, от меня, -- ворчал Толик, сдавая задом и разворачиваясь, -- щас, будете там сидеть...
       -- Толик! -- сказал Носов честно, -- мы не будем там сидеть... Сдадим голубого... и домой.
       Толик перестал ворчать и заинтересовался.
       -- А он чего, правда -- "голубой"? -- спросил он, вкладывая в это слово совсем другой смысл.
       -- Правда! -- ответил Носов, не замечая интонации в голосе Толика. -- Не веришь, посмотри. Ты его раньше не видел, как баклажан был!
       Толик, умирая от желания увидеть в середине 84-го года настоящего "голубого", остановившись на перекрестке, выглянул в салон. И застрял. Носов, которому, стало неудобно, осторожно вытащил Толика и усадил на место.
       -- Гудят! Толик, зеленый! -- говорил Носов, ничего не слышащему водителю.
       -- Ага. -- Сказал, наконец, окаменевший Толик. Включил передачу и тронулся... на красный. Спас его только включенный маячок, поперечные машины терпеливо пропустили сумасшедшую скорую, которая стоит на зеленый и трогается на красный свет.
       Остановившись около отделения токсикологии, Толик первым выскочил из машины, и побежал открывать дверь салона... Он боялся еще разочек не увидеть настоящего голубого! Правда, голубой мужик уже опять стал синим. Он отрезвел, пришел в себя, оценил обстановку и понял, что на улицу днем ему выходить нельзя, а вечером -- тем более... Поэтому он надеялся на чудо и советских докторов, которые мертвого могут из могилы поднять, а уж убрать его синюю окраску и подавно...
       Носов постучал в белую дверь, запертую специальным психиатрическим ключом, синий мужик занервничал, такие двери он уже хорошо знал. Открыла высокая пышная медсестра, которая, тут же удалилась, а Носов, Морозов и синий мужик вошли в приемную.
       На них смотрела нормальная картина. Наклонившись над столом, не садясь, стоял врач и писал...
       -- Что привезли? -- спросил он, не оборачиваясь.
       -- Отравление спиртовой морилкой! -- бодро доложил Носов и положил сопроводиловку на стол.
       -- Он уже синий? -- спросил доктор, не дрогнув.
       -- Да, -- заинтересованно проговорил Носов, а Морозов молчал и слушал.
       -- Ну, пусть посидит.
       Синий мужик сел, все еще на что-то надеясь.
       Носов обошел стоящего врача и наклонившись рядом спросил негромко:
       -- А от чего он синий?
       -- В морилке, -- охотно пояснил врач, -- содержится краситель -- нигрозин, почти не токсичный, окрашивает дерево в коричневый цвет, а человека, если он его выпьет, в синий. На этом многие накалываются.
       -- И что дальше? -- спросил опять Носов, -- Куда его?
       -- Как куда? -- удивился врач, -- домой пойдет, он же не самоубийца?
       -- Нет, -- подтвердил Носов.
       -- Ну вот, -- сказал доктор, -- а через полгодика, когда выцветет...
       За его спиной раздался стук, синий мужик во второй раз потерял сознание... Носов вздохнул и полез в карман за "живой водой"...
       На подстанцию они, конечно, приехали с опозданием, на пятнадцать минут... Но, как оказалось, почти все бригады опоздали из-за авиакатастрофы... По холлу носились фельдшера и врачи, таскали оборудование, проверяли ящики, пополнялись медикаментами и шприцами... Отработавшие бригады собирались в конференц-зале -- рассказать о выполненной работе.
       Когда все отчитались, поднялся из-за стола президиума зав. подстанцией и произнес такую речь:
       -- Уважаемые женщины, врачи и фельдшера! Я прекрасно понимаю, что лето выдалось жаркое, но я убедительно прошу вас, носить под халатом что-нибудь, кроме бюстгальтера.
       В зале установилась мертвая тишина, а Морозов произнес тихо, но ясно:
       -- Трусы, например... -- и тут же получил свернутой пачкой карточек по голове от фельдшера Сашки Гаранкиной (бывший мастер спорта по гребле и лыжам).
       Когда в зале восстановилось спокойствие, Стахис продолжил:
       -- И, напоследок, фельдшеру Морозову объявляю благодарность за обнаружение еще живой пассажирки разбившегося самолета, а доктору Носову -- выговор за нарушение трудовой дисциплины!
       Ввернул-таки Стахис, не удержался, ибо дисциплина на подстанции должна быть, какая разница, чья дочка работает на бригаде?

Глава третья

Новый год, Старик

       Есть два дня в году, на которые смены комплектуются в течение всего года. Это тридцать первое декабря и первое января. Смена уже не имеет значения, все считают, сколько новых годов они отработали, отстаивая свое право не работать. Трудно сказать, что происходит, но для скорой эти дни самые плохие.
       Старший фельдшер постарался. Тридцать первого декабря бригады были укомплектованы и переукомплектованы. В течение дня вся подстанция готовилась к Новому году. Плюнув на риск получить нагоняй от линейного контроля, лишние девчонки трудились на кухне, готовя салаты, нарезая колбасу, сало и копчености. В одежных ящиках в глубоком секрете покоились несколько бутылок шампанского и парочка грузинского пятизвездочного коньяка.
       Зав подстанцией встречал новый год в кругу семьи. Из этого круга, несмотря на прямые родственные связи, выпала его дочь Вилена, добровольно возжелавшая работать в компании с Носовым и Володей Морозовым. Герман раздражался, убеждая дочь, что все будут дома! Гости должны приехать! Он специально пригласил своего однокашника Яшу Левинсона с двадцатидвухлетним сыном Мишей, надеясь познакомить его с Виленой. Никаких стратегических планов он не строил, но регулярные намеки мамы, что неплохо бы познакомить Вилечку с хорошим мальчиком, его уже достали. И вот тут, эта обормотка, в обход папиных планов, договаривается со старшим фельдшером о дежурстве под Новый год! А они с женой Машей теперь должны веселить всю ночь приглашенных гостей. Использовать власть и прослыть интриганом на подстанции Герман не хотел. В конце концов, все уже взрослые люди! Сколько можно нянчиться?
       С утра бригада Носова работала в полном составе, на подстанцию они заезжали только, чтобы заправиться лекарствами, шприцами и выгрузить купленные продукты.
       В большом холле на втором этаже устанавливались столы, сносились все стулья из конференц-зала, в одной из фельдшерских открыли окна нараспашку и устроили импровизированный холодильник, в котором все разложенные кресла были уставлены салатницами, блюдами и тарелками.
       В семь, как обычно, начались рассаживания и открывания ночных бригад. Володя открыл двадцать седьмую бригаду и оставил Носова с Вилечкой на дневной вдвоем. По неписаному правилу, вновь открытые бригады ставились в очередь первыми. Поэтому пока Морозов готовился к выезду, Витя с Вилечкой пошли на кухню, по смачному выражению Сашки Костина, чайку испить -- кишочки всполоснуть.
       На подстанции царила нормальная вечерняя суета: все ходили туда-сюда, громыхали крышки алюминиевых ящиков, тонко звенели перебираемые в карманах халатов ампулы, для восполнения истраченного на вызовах, периодически взревывали динамики селектора, выкрикивающие бригадам "на вызов!".
       Для удобства столы выдвинули на середину кухни и обставили стульями.
       Во главе стола сидел одинокий Костин, перебиравший гитарные струны и что-то негромко мурлыкавший себе под нос.
       Носов отодвинул для Вилечки стул, и спросил:
       -- Не помешаем?
       Костин, не отвлекаясь, мотнул головой -- нет проблем! Он перестал мурлыкать, а принялся тренькать струнами и настраивать гитару.
       -- Концерт запланирован? -- спросила Вилечка.
       -- Угу, -- сказал Костин, -- Марина Ивановна, может, еще споет. В общем, все по эстафете, кто приедет, тот и будет петь.
       -- А Женька где?
       -- Только что уехала, -- Костин взял несколько аккордов, потом перебором проиграл вступление и пропел из Дольского:
       -- Мне звезда упала на ладошку. Я ее спросил -- откуда ты? Дайте мне передохнуть немножко! Я с такой летела высоты! А потом добавила, сверкая, будто колокольчик прозвенел -- не смотрите, что не велика я, я умею делать много дел! -- Голос его был совсем не похож на мягкий баритон Александра Дольского, был он пониже и глубже, но песня звучала в других интонациях.
       -- Потом. -- Костин отложил гитару. -- Женька поехала на отраву "неизвестно чем".
       Носов насторожился.
       -- Это как?
       -- Вот так. Пришел вызов -- "отравление". Без уточнений, ни возраста, ни пола, один адрес и повод.
       -- А почему она?
       -- Не было никого. Я сижу -- резерва жду. Моя машина сломалась. А Женька только приехала, ей сразу вызов без задержки.
       Женя Соболева поднялась на третий этаж фешенебельного кирпичного дома. Эти дома в районе назывались цековскими, и жил там -- контингент. Это выражение пошло от двух ребят: Витьки Степанова и Коли Короедова, перешедших на скорую в четвертое главное управление, там зарплата на двадцать пять процентов больше -- "за контингент". Вот этот самый "контингент" и жил в элитных домах из желтого кирпича с совмещенными переходами детским садом, закрытым, для не контингента, магазином и крепким пенсионером в подъезде у лифта в роли цепной собаки. Однако, несмотря на свою исключительность и особое обслуживание, контингент не брезговал вызывать простую скорую, хотя бы потому, что ее легче вызвать.
       Дверь в квартиру была не заперта. Нехороший признак, значит, человек, вызывавший не рассчитывал, что сможет открыть, когда приедет скорая. Женька упорно позвонила и только потом вошла. Никого. Просторная, как стадион, прихожая, по периметру обставленная под самый потолок, ломящимися от томов Всемирной Библиотеки и подписных изданий книжными шкафами. Бросился в глаза красиво оформленный плакатик за стеклом: "Не шарь по полкам жадным взглядом, здесь книги не даются на дом!". Толкнув высокие двойные двери с витражом, Женька вошла в гостиную. Богатый гарнитур, огромный телевизор Сони и редкость -- видеомагнитофон. На журнальном столике огромной горой валялись выпотрошенные упаковки из-под реланиума, седуксена, радедорма, тазепама. Среди бумажек виднелись прозрачные и коричневые ампулы, от которых поднимался знакомый приторный запах. Количество таблеток поражало. Не меньше трех сотен. Женька огляделась, в гостиной никого. Бросила ящик и выбежала в прихожую. Квартира о громная, запутанная, как лабиринт. Женька неслась по коридору, залетела в кухню, пусто! В одну комнату, другую, спальню, В недоумении постояла в прихожей и рванула дверь в ванную комнату. К таким ванным Женьке не привыкла, тут больше подходило бы слово -- бассейн. В большой круглой ванне, до середины наполненной теплой водой, лежали две девушки, голые, ярко накрашенные, лет им было по пятнадцать-шестнадцать.
       Женька кинулась к ванне, пнула ногой валявшийся на полу радиотелефон с выдвинутой антенной, ухватила за плечи ближнюю девочку и попыталась выволочь ее на пол. Мокрое вялое тело выскальзывало из рук. Женька упиралась в край ванны, но ноги в сапожках с металлическими набойками скользили на мраморном полу. Она чуть не нырнула следом, когда девушка выскользнула из рук и с головой погрузилась в воду. Вторая слегка приоткрыла глаза, и чуть-чуть пошевелила губами. Женя схватила утопнувшую за волосы и приподняла ее голову над водой. Потом, перегнувшись через край начала шарить по дну руками в поисках пробки. Она нащупала слив, он заткнут, но на пробке ничего не было. Ухватится не за что. От бессилия у Женьки навернулись слезы. Что же делать? Вторая девушка, что еще была в сознании, прошептала еле слышно:
       -- Рычажок.
       -- Что? -- не поняла Женька.
       -- Рычажок, -- повторила девушка, -- там, -- и мотнула головой в сторону смесителя.
       Носов встал из-за стола. Вилечка подняла на него глаза.
       -- Ты что?
       -- Пойду, позвоню.
       -- Зачем?
       -- Не знаю, -- сказал Виктор и ушел из кухни. -- Тревожно как-то. Сам не пойму.
       В диспетчерской он спросил:
       -- Куда Соболева уехала?
       Диспетчеры ответили.
       -- Она не звонила?
       -- Нет.
       -- А старший здесь?
       -- Уехал с Гусевым на повтор "плохо с сердцем", после Гусева же.
       -- Ясно.
       -- Надо позвонить на вызов к Женьке.
       -- Зачем?
       -- Какой-то странный вызов. Повод не четкий, ни пола, ни возраста. А если -- суицид? Есть телефон?
       Диспетчеры просмотрели журнал.
       -- Нету.
       Носов помолчал секунду и спросил:
       -- Женьку вы послали, потому что некого было? А Костин сачкует в столовой!
       Диспетчеры завелись разом.
       -- Костин резерва ждет. А Соболеву послали, посмотреть и разобраться!
       В этот момент зазвонил телефон, и одна из диспетчеров схватила трубку:
       -- Да! -- прикрыв ладонью микрофон, сказала, -- Это она. Что у тебя? Ясно, сейчас, подожди, -- сунула трубку Носову, -- поговори с ней, -- а сама взяла трубку другого аппарата.
       Носов спросил:
       -- Женя? Что там?
       Женька сквозь слезы прокричала:
       -- Здесь их две, отравление снотворными, в ванне! Я не могу их достать!
       -- Успокойся, Женя, -- кричал Носов, -- Они живы? Дышат? Пульс есть?
       -- Одна пока еще в сопоре! -- кричала Женька, -- а вторая в коме. Чего делать?
       -- Жди! Сейчас приедем! -- сказал Носов и, уже выходя, обратился к диспетчерам: -- возьмите на меня наряд, я уехал. С вызова отзвонюсь, дадите номер, хорошо?
       -- Давай, -- махнули рукой диспетчеры.
       К приезду Носова и Вилены Женька нашла-таки рычажок и спустила из ванны воду. Носов вошел в квартиру вместе с милицией. Пустая огромная квартира в секунду ожила, наполнилась людьми, стало шумно и тесно. Быстро и легко извлекли девушек из ванны, принесли одеяла из спальни и покрывала. Носов разложил их на диване в гостиной и с помощью Жени и Вилены обеим юным самоубийцам ввел желудочные зонды. Одновременно их промывали. Одна, та, что была еще в сознании, когда Женя пыталась их вытащить, начала приходить в себя, и спутано разъяснила, что они уже давно с подружкой решили покончить с собой. Вторая, несмотря на промывание желудка, была хуже, и Носов наладил ей капельницу, ввел стимуляторы дыхания и сердечной деятельности. Они запросили место сразу на две бригады и вместе повезли в токсикологию Склифа. Пока длилась эпопея с промыванием желудков, поиском документов, родителей и прочих формальностей, в спальне на письменном столе была обнаружена записка, что "Лена и Оля решил и покончить с жизнью, потому что не видят в ней никакого смысла". Однако никто не смеялся. Прозвучала брошенная кем-то в воздух фраза: "С жиру бесятся". Кое-кто из милиционеров недоуменно пожимал плечами, хмыкал, когда девчонок нагишом укутывали в одеяла. Носов же был предельно серьезен. Родители одной из девочек уехали к друзьям за город на новый год, а второй -- подружки, пришли по приглашению милиции для разбирательства. Носов не стал их дожидаться, но уже на улице, при погрузке носилок в карету, к ним подошли родители Оли. Носов не стал через плач и сопли объяснять, что да как? Милиция объяснит. Сказал только, что увозят девочек в НИИ им. Склифосовского.
       Уже в машине, Носов, сидевший вместе с Виленой в салоне, и время от времени меривший давление тяжелой девочке, сказал:
       -- А все от бедности!
       Вилечка спросила:
       -- Какой бедности?
       -- От духовной бедности, Вилечка. Когда все есть и не о чем мечтать, теряется смысл жизни. И еще я почти на сто процентов уверен, что дело здесь в личных отношениях...
       -- Каких это?
       -- Ты помнишь -- не видят смысла в жизни... А он был у них? Видимо был, а теперь вдруг не стало. Не когда-нибудь, а именно под новый год. Мы с тобой уже видели, как идут на суицид пятнадцатилетние из-за того, что мальчик начал дружить с другой девчонкой... вот скажи, у тебя в этом возрасте были такие закидоны?
       Вилечка скромно прикрыла глаза.
       -- Ну, до суицида я не доходила... Я думала о маме с папой, и все прошло. Наверно я их тогда больше любила, чем того мальчика...
       -- Вот и я о том же. А у этих суицидих, очевидно, что одна травилась всерьез, а вторая за компанию. Могу поспорить, что все дело в том, что их не пригласил самый красивый мальчик в школе -- Носов прогнусавил, -- на новогодний вечер. А пригласил вместо них кого-то еще.
       -- А почему ты решил, что серьезно хотела умереть одна?
       -- Ты сама посмотри. Пили лекарства они вместе. Но одна была уже почти в коме, когда Женька звонила, а вторая еще в сопоре, вторая и скорую вызвала, и дверь не запертой оставила. А это значит, что она не могла не пить таблеток, вроде как -- слабо? Но и умирать ей совсем не хотелось. Но вообще девочки постарались. Бедная Женька! Под Новый год в такую бяку влететь!!! -- Носов обратился к дыре в переборке салона и прокричал: -- Семен Семеныч, топи, как следует! Холодно!!! И поспешай! Надо к новому году успеть на подстанцию!
       Вилечка, удивленно подняла бровки.
       -- А почему в бяку?
       Носов покрутил пальцами, формулируя мысль:
       -- Вот смотри, она первая вошла в квартиру, не пригласила свидетеля, или хотя бы того деда, что сидел в подъезде. Потом, например, приедут сейчас родители этой Лены, -- Виктор кивнул на девочку на носилках, -- и чего-нибудь не досчитаются, ну скажем, какой-нибудь бижутерии, или денег. Кого будут первым дергать? Женьку. -- Он перегнулся назад, и, отдернув занавесочку на заднем стекле, поглядел на машину Соболевой, идущую сзади. -- Вот такая бяка! Ясно?
       Вилечка покачала головой и сказала:
       -- Так что же, то, что она спешила оказать помощь, ничего не значит? Ведь если бы она побежала за дедом, время ушло бы. Разве не так? Мало ли что могло бы за это время произойти!
       -- Кому суждено быть повешенным, тот не утонет. -- Грустно усмехнувшись, произнес Носов. -- Минутой больше, минутой меньше, ничего не изменит. Да, кстати, к тому же, она не догадалась сбегать за помощью и позвать деда или водителя, а стала звонить на подстанцию. Сколько мы ехали?
       Вилена пожала плечами.
       -- Ну, минут семь -- десять.
       -- Вот. А если бы она была не одна, то вытащила бы этих суицидих на десять минут раньше, и помощь соответственно оказала бы раньше. Я прав?
       Вилечка согласно кивнула.
       -- Прав, конечно, -- а помолчав добавила: -- Но как ты ее почувствовал?
       Носов не понял.
       -- Кого?
       -- Женьку. Ты ж тогда пошел в диспетчерскую, помнишь?
       -- Сам не пойму.
       -- Это ж мне полагается, у меня мама такая чувствительная, а вдруг ты...
       Носов засмеялся, потянулся через кресло и, притянув к себе Вилечку за отвороты шинельки, поцеловал.
       -- Наверное, заразился от тебя и от твоей мамы...
       На подстанцию они вернулись точно к одиннадцати, и попали в атмосферу невероятного галдежа и возбуждения.
       Носов скинул оборудование возле материальной комнаты, и обернулся к пробегающему Боре Котову:
       -- Что случилось?
       -- В Коньково АТС горит! Вот ребятам повезло, до утра вызовов не будет! -- Боря имел ввиду тамошнюю подстанцию.
       Носов пожал плечами.
       -- Да уж. А что у нас?
       Боря попрыгал на месте.
       -- Столы ломятся на втором этаже! Извини, мне надо! -- и улетел в направлении туалета.
       Виктор закинул оборудование на стеллаж, расписался в журналах и пошел наверх.
       Морозов был еще на вызове, и только что отзвонился. Сразу получил команду возвращаться. Вызовы капали медленно по одному, чем ближе к двенадцати, тем их становилось меньше.
       Без пятнадцати двенадцать, хлопнула входная дверь, и голос Морозова проорал:
       -- Эй! Помогите мне!
       Выскочившие на крик диспетчеры увидели, что Володя сгибается под тяжестью неимоверного количества полиэтиленовых пакетов, из которых торчали горлышки водочных и шампанских бутылок, куриные ноги, просвечивали оранжевые мандарины и нежно желтые яблоки гольден. Что еще было в пакетах? Неизвестно, но запах истекал не менее мощный, чем со второго этажа.
       -- Откуда? -- хором спросили диспетчера.
       -- На вызове подарили, -- ответил Морозов. На диспетчерских лицах отразилось недоверие. -- Я серьезно, -- подтвердил Володя, -- Ну, возьмите сумки-то!
       -- Но как? -- недоумению не было предела.
       -- Да сам удивляюсь. -- Морозов принялся разминать натертые тонкими ручками пальцы. И рассказал: -- Они там ждали гостей, хозяева наготовили харчей, а хозяин выходил с собакой и поскользнулся, да головой об скамейку. В общем, мне его пришлось увезти в нейрохирургию. Праздник у них накрылся. Хозяйка тоже уехала с ним, гости разбежались. А мне отдали все со стола. Так и ехали.
       -- И бутылки тоже отдали? -- недоверчиво спросили диспетчера.
       -- Естественно! А на фига нам столько закуски, если пить нечего? Ну, беленькую я домой заберу, а шампанское на стол. Это святое. Ребята собрались?
       -- Все наверху. Торопись. -- Диспетчера ушли к себе с несколькими сумками. -- Ты не против?
       -- Да ради бога! -- крикнул на бегу Морозов. -- А вы подниметесь?
       -- К двенадцати придем!
       Две трети подстанции собрались за столом. Шумели, звенели, хлопали пробками, пенилось и шипело разливаемое по кружкам и чашкам шампанское. Покрывая рокот, поднял голос старший врач:
       -- Друзья, прошу тишины! -- все замолчали. -- До нового года осталось десять минут. Давайте, проводим старый! Коллеги, врачи и фельдшера, водители, я буду краток. Год прошел, и нельзя сказать, что был он плох. Но пусть Новый будет лучше! -- старший протянул чашку к середине стола. Зазвенели, застучали, чокаясь кружки и стаканы. У приглушенного телевизора прибавили громкости. Полуживой генсек читал обращение к советскому народу. С последним ударом курантов к столу подошла диспетчер с пачкой вызовов в руках.
       -- С Новым годом! -- и стала раздавать карточки. За столом расхохотались. Кто-то возмущенно сказал:
       -- Ну, ничего себе? В двенадцать ночи боли в животе! Дня не хватило, чтобы вызвать?!
       За столом заметно поредело. Носовская бригада стояла по списку последней, и ее вызов миновал. Костин, дождавшийся резерва, входил в холл с гитарой в руках. Он только что приехал с вызова. Увидев его, новогодний огонек, начинавшийся в телевизоре, умолк. Для тех, кто остался за столом, начинался концерт. Сашка пел. Он знал невероятное количество песен. Он пел Дольского, Окуджаву, Егорова, Никитина, Городницкого, Визбора и еще бог знает кого, каких-то неизвестных КСПэшных авторов. -- Колокольчик все звучал, переливом трогая... Он не делал только одного, он не пел на заказ. Все знали, стоило только кому-нибудь попросить его спеть что-нибудь, Сашка пел прошенное и умолкал. Больше ему петь не хотелось. Время от времени он прополаскивал горло глотком шампанского. Прошло два часа, и народ вновь накопился на подстанции, а очередь Носовской бригады переместилась на первое место. Носов, под мышкой которого примостилась Вилечка, протянул руку к уставшему Костину.
       -- Отдохни, Саня. Дай-ка мне. -- Костин протянул ему гитару. Виктор чуть отодвинулся от Вилечки, поелозил ногами устраивая гитару на коленке. -- Это "Воскресенье" -- Сказал он. -- И начал:
       -- Повесил свой сюртук на спинку стула музыкант... -- Голос Виктора то поднимался, то опускался до речитатива, -- подойди скорей поближе, чтобы лучше слышать, если ты еще не слишком пьян... -- Вилечка, отодвинулась, и удивленно смотрела на Носова, она первый раз слышала, как он поет. -- О несчастных и счастливых, о добре и зле, о лютой ненависти и святой любви... -- За столом прекратили жевать, диспетчер с карточкой замерла у стола. -- ...все в этой музыке, ты только улови... -- Он замолчал перебирая струны и начал следующий куплет, все молчали, затаив дыхание, а Носов пел,..и ушел, забыв немой футляр, словно был старик сегодня пьян, а мелодия осталась ветерком в листве... еле уловима. О несчастных и счастливых, о добре и зле, о лютой ненависти и святой любви.
       Носов замолчал. Тишина сохраняла звучание струн и голоса... Диспетчер вышла из оцепенения, протянув карточку Сашке Гусеву, сказала:
       -- Ты здорово поешь. А чья песня? -- Носов, глотнул лимонаду и ответил:
       -- Никольский. Константин Никольский.
       -- Я? А почему? -- спросил Гусев с набитым салатом ртом, -- А Носов же передо мной?
       Диспетчер, ответила серьезно:
       -- Вызов фельдшерский, съездишь и вернешься, будешь последним.
       Гусев разочарованно, полез из-за стола.
       -- Ну вот, всегда так!
       Виктор усмехнулся.
       -- Ничего, Саша... Дальше фронта не пошлют, больше пули не дадут... -- процитировал он, слышанное где-то выражение, -- Я вот о другом думаю. Выходит, я шесть лет на врача учился, чтобы отлично фельдшерскую работу делать!?
       За столом оживились. Особенно фельдшера.
       Старший врач, уже собравшийся пойти покемарить, остался.
       -- А что? Не устраивает?
       -- Вообще-то, да! Не устраивает. -- Носов нацедил из заварочного чайника полкружки густой заварки. -- За этот год я сто двадцать раз промывал желудок, шинировал, бессчетное число раз делал инъекции в разные места. И я по пальцам могу пересчитать вызовы, где бы мне приходилось, в самом деле напрягать мозги, чтобы разобраться в проблемах больного. Я не говорю о реанимационных случаях. Но и они не особо нуждались в моем высшем образовании.
       -- Ну, тут я не согласен, -- хмыкнул старший врач.
       -- Да, в самом деле! -- продолжал Носов, -- В основном, в серьезных случаях это -- бери, обезболивай и вези! И чем быстрее довезешь, тем больше шансов, что больной выживет. Я точно, могу сказать, что чем меньше мудрствуешь на вызове в одиночку, тем меньше проблем с больным. А для этого достаточно двух толковых фельдшеров мужского пола на бригаде.
       -- И что ты предлагаешь? -- спросил старший, вновь собираясь отойти ко сну, -- Оставить одних фельдшеров на скорой? Как в штатах? А куда врачей денем?
       -- В больницы. -- Носов полез в карман за сигаретой.
       Володя Морозов усмехнулся.
       -- Это на полторы сотни в месяц? Ты уйдешь со своих двухсот семидесяти?
       -- Э! -- повысила голос, сидевшая у края стола, диспетчер, -- Виктор Васильевич! Курить идите на кухню. Не надо здесь!
       Носов послушно потушил зажженную спичку и поднялся. А Морозов, перехватив у него гитару, снова сунул ее Костину.
       -- Что-то мы, как лесорубы. Давай, Сашка, сбацай что-нибудь!
       Тот кушал, привезенную Морозовым с вызова мандаринку и сказал:
       -- Сейчас, доем, -- а потом, вспомнив, что за столом присутствует еще и доктор Захарова, передал гитару ей. -- Марина Ивановна, спойте вы.
       Вилечка спросила:
       -- А почему, как лесорубы?
       Носов усмехнулся, пробираясь между столом и рядом кресел:
       -- А потому, что у лесорубов особенность такая -- говорить в лесу о женщинах, а с женщинами о лесе!
       Марина приняла инструмент и, подумав секунду, глядя в спину Носову, выходящему на лестничную площадку, запела:
       -- Не уходи, побудь со мною...
       Ее сильный голос прошел над головой Носова и, отразившись от стен и потолка, вернулся в холл эхом. Кто-то засмеялся. У Вилечки сладко заныло сердечко, и она беспокойно заерзала. Ей хотелось пойти составить Вите компанию, но она не курила, а просто так вылезать из-за стола ей казалось глупым. Она прекрасно понимала, что доктор Захарова на самом деле никаких чувств, вроде огневой страсти, к Носову не питает, однако, попавшая в ситуацию, песня зажигала тихую ревность. Но, несмотря на томные призывы, Носов ушел на кухню. Вилечка дослушала романс из пушкинской "Метели" и приготовилась послушать еще что-нибудь, но Марина замолчала и передала гитару Костину. Подсевшая возле телевизора Женя Соболева покрутила громкость. Огонек заканчивался, и начинались "Мелодии и ритмы зарубежной эстрады". На Вилечку вдруг накатила усталость, глаза ее закрылись, и она, привалившись к морозовскому плечу, тихонько засопела. Еды на столе убывало, грязную посуду Женька собрала в горку и понесла на кухню.
       В холл вдруг вбежал Носов.
       -- Бутылки уберите! -- шепотом сказал он. -- Контроль на подстанции!
       Морозов переложил дремлющую Вилечку на плечо Бори Кротова, а сам стал собирать в разложенную на диване шинель, пустые и еще не пустые бутылки. Укутав все это в узел, крадучись утащил в фельдшерскую. Когда он вернулся, Носов покрутил у него перед носом карточкой.
       -- Едем. У нас ребенок -- шесть месяцев, температура.
       Морозов показал глазами на Вилечку.
       -- Оставим?
       -- Это при контроле? Давай в другой раз. -- Виктору очень не хотелось тащить на этот вызов с собой уставшую Вилену, но нарываться на скандал, хотелось еще меньше.
       Морозов сбежал вниз будить водителя, а Носов, присев рядом с Вилечкой, зашептал в розовое ушко:
       -- Вставай, красавица, проснись! Открой, сомкнуты негой взоры...
       Вилечка сладко потянулась.
       -- Вызов, да?
       -- Ды, -- подтвердил Виктор. -- Человеческий детеныш, шести месяцев от роду, затемпературил.
       У диспетчерской они столкнулись с тем самым золотоочкастым доктором, что лез к ним в машину летом, когда самолет упал. Очкастый их не узнал, он, благожелательно улыбаясь, протянул руку.
       -- Дайте, пожалуйста, вашу карточку, доктор.
       Носов протянул ее. Очкастый посмотрел время получения вызова бригадой, глянул на часы и вернул Носову. Прошло три минуты.
       Морозов привел зевающего водителя, и они пошли в простывшую насквозь машину. Шел четвертый час ночи.
       В квартире на вызове было очень жарко и шумно. Детеныш орал. Самозабвенно и старательно. Он орал на выдохе и вдохе, он закрыл глаза от удовольствия и, распахнув красные беззубые десны, так, что во рту помещались оба его кулачка, орал, пуская слюнявые пузыри. Молодые нарядные родители, суетились с градусником вкруг кроватки.
       Носов помыл руки горячей водой, чтобы согреть озябшие пальцы, и стал осторожненько ощупывать выпуклый красный животик. С животом все было нормально. Ребенок на носовские ощупывания отреагировал странно, он замолчал, агукнул и вдруг залился хихиканьем, особенно когда Виктор начал пальпировать мошонку, пытаясь найти паховую грыжу. Там ничего не было ни яичек, ни грыжи. Как только наступила тишина, Носов вытащил из подмышки согретый фонендоскоп и стал выслушивать легкие и сердце. Детеныш на эту сверкающую штуку, которая щекотала не меньше пальцев, снова расхохотался. С легкими тоже все было нормально. Виктор в задумчивости склонился над кроваткой. Он не любил детские вызовы, особенно младенцев. Вот что тут? Родители намерили температуру под тридцать восемь. С чего бы это? Пацан снова засунул оба кулака в рот, почмокал и, медленно расходясь, как сирена ПВО, завел старую песню. Носов попытался извлечь кулаки изо рта. Парень уступил, но тут же схватил носовский палец и боль но прищемил его деснами, после чего сразу пустил обильную слюну.
       Морозов дремал в уютном кресле, а Вилечка проявила неожиданный интерес и, склонившись над кроваткой, сказала:
       -- А, может, это зубы лезут?
       Носов хмыкнул. -- Похоже. -- Он поднес настольную лампу к лицу ребенка и стал внимательно разглядывать красные набухшие десны. Наконец внизу он увидел две беленькие точечки. Пробивалась первая пара.
       Родители обрадовано вздохнули. Лишних слов не требовалось.
       -- Вы потерпите или надо обезболить? -- спросил Носов.
       Родители пожали плечами.
       -- Мы уже напраздновались, -- сказал молодой папа, -- хотели спать, а тут Олег начал плакать. И температура поднялась.
       Носов попросил чайную ложку, открыл ящик, достал ампулу анальгина и вытряхнул три капельки в ложечку, развел кипяченой водой. Младенец от горького анальгина стал плеваться и орать еще громче. Однако, пока Носов описывал карточку, утих, некоторое время молча грыз большие пальцы на обеих руках, пытаясь туда же воткнуть и одну ногу, а потом в позе "хенде-хох" уснул, причмокивая пухлыми губками.
       -- Ну вот, -- сказал Виктор, когда они вернулись в прогретую машину. -- Слава Богу, что в больницу везти не пришлось. А я уж поначалу расстроился. Хорош бы я был, если бы их отправили из приемного отделения с прорезающимися зубами?
       -- А ты говоришь, врачи на скорой не нужны! -- подцепил Морозов.
       -- И сейчас скажу. Не нужны! Это блажь чья-то, гнать врача к больному. Понимаешь? Вот тебе простое объяснение -- здесь через три улицы детская больница, где минимум два педиатра дежурят. Родители взяли бы свое чадо, да прогулялись туда. И был бы профессиональный осмотр, и не то что я, врач скорой помощи, фельдшер с высшим образованием, а специалист. Понимаешь?! И в деньгах это практически ничего бы не стоило. А так мы вчетвером только что полсотни деревянных выкинули псу под хвост! Согласен? -- Морозов вынужден был согласиться. -- И еще, если здраво подумать, в идеале, все неясные случаи надо везти в больницу, где малая кучка специалистов с аппаратурой и лабораторией за полчаса поставит диагноз, а если и не сможет, то оставит больного под наблюдение на несколько часов. Но, к сожалению, это пока все в будущем.
       До утра они сделали еще пару вызовов, как говаривал Носов -- рутина. И в полдесятого разъехались по домам, поздравлять родных и отсыпаться.
       Наступил восемьдесят пятый год.
       Первое воскресение после Нового года. Носов любил дежурить по выходным, как правило, с утра все тихо, вызовов мало, что летом, что зимой. Народ просыпается и начинает болеть с полудня. Вот и в этот раз, приняв бригаду, Носов огорчился, только из-за того, что по случаю эпидемии гриппа на подстанции открыли еще две дополнительных дневных бригады, для чего пришли машины с неотложки -- волги санитарные, или как их называли водители -- "сараи". Во время эпидемии все трудятся по одному, особенно мужчины. Поэтому Вилечка ездила с Мариной Захаровой, а Носов, Морозов и многие другие особи мужского пола трудились в одиночестве, за исключением спецбригад.
       Виктору достался сарай с незнакомым шофером. Они встретились в водительской, пожали руки друг другу, представились: Виктор -- Владимир Михайлович, и довольные друг другом разошлись по своим делам в ожидании вызова. Номер их бригады был тридцать три -- резерв.
       Но, несмотря на тихое воскресное утро, народ с подстанции утекал на вызовы и наконец очередь дошла и до Носова, который неизменно сидел на кухне, прижавшись к батарее и цедил сквозь зубы крепкий чай, заваренный прямо в пол литровой фарфоровой кружке, которую ему подарила Вилечка.
       Диспетчер Катя Новикова, рыжая до неяркого свечения, вся в конопушках и кругленькая, называемая нежно и ласково Солнышком, приняла Носовский вызов и сочувственно позвала его по селектору. Дверь в диспетчерскую была открыта, и Носов, не кланяясь окошку, зашел вовнутрь. Катечка протянула карточку и сказала, извиняясь:
       -- Поедешь в деревню Рогожино, это по Иваньковскому шоссе и там будет поворот с указателем. В общем, их с этого года присоединили к Москве, мы их обслуживаем! Мужчина 72 года -- умирает! Вызывала дочь.
       Носов присвистнул: -- ни фига себе?! Туда минут тридцать добираться, а то и час! О чем они думают? Тут спеши, не спеши, как судьба распорядится. Носов ничего не стал предполагать. Повод к вызову это только -- слова. Сколько раз он убеждался, что повод не совпадает с реальными событиями. Поэтому, приняв к сведению, что все вполне может быть и на самом деле, Витя нашел своего Владимира Михайловича, сидящим в водительской у телевизора, и спокойно пригласил его на вызов, не забыв, однако уточнить, что пациент собрался умереть. Водитель выслушал адрес, почесал крепкую блестящую лысину и сказал:
       -- А я не знаю, как туда ехать. Придется искать.
       -- Значит, придется искать, -- согласился Носов, и они пошли к машине.
       На съезде с кольца, Носов узрел затаившийся в засаде гаишный жигуль, они припарковались рядом, и водитель пошел уточнять, как найти деревню Рогожино, которая теперь вошла в состав Москвы. Он вернулся минуты через три, и довольный, сообщил:
       -- Порядок, третий поворот направо, на бетонку, а там еще километр и деревня, но там грунтовка! Лейтенант, сказал, что пока морозы -- дорога твердая, а в оттепель только на тракторе или грузовике можно пройти.
       -- Ну что ж, ежели что -- толкну, -- сказал Виктор. Он хотел, еще когда выезжали с подстанции, закурить, но увидел огромную табличку на торпеде "просьба, не курить!" свинченную с такси, и уточнив, на всякий случай у Владимира Михайловича, что курить не надо, маялся от дикого желания затянуться.
       С бетонки они съехали в две огромные колеи с окаменевшим бугром посередине, проложенные в чистом поле, и после третьего удара дном по этому горбу, Михалыч попытался вырулить на него, а левым колесом съехать в целину или хотя бы на краешек дороги. Волга вдруг резко вильнула, слетая со скользкого бугра и, погрузившись боком в рыхлый промороженный снег, стала. Левое заднее колесо выкидывало тонны снега, поднимая метель позади машины.
       -- Хана, -- сказал водитель и, открыв дверь, утонул в снегу по колено. Он, конечно, произнес другое слово, но "хана" соответствует ему почти полностью.
       Носов вышел в колею и, приложив, руку козырьком ко лбу, чтобы не слепило солнце, попытался разглядеть на горизонте деревню Рогожино. В дали среди деревьев белели крыши деревенских домиков. Виктор сел в машину, немного согрелся, затем, выйдя, запахнул свою суконную шинельку, нахлобучил черную ушанку с кокардой СМП и красным крестом, извлек из салона ящик и сказал унылому водителю:
       -- Я пошел, если там хоть какая-нибудь машина есть, пришлю, но вы и сами ловите. Пока.
       Водитель махнул рукой. День начинался плохо.
       Носов похвалил себя за теплые шерстяные носки надетые под любимые туристические ботинки с мощной рифленой подошвой, или как он их называл -- дерьмодавы. Все-таки ноги не замерзнут, надо только идти, а вот рукам хуже. Не было ни варежек, ни перчаток. Поэтому он правую руку засунул за обшлаг шинельки почти под мышку, а когда замерзала левая, то перехватив ящик в теплую правую руку, он левую прятал в глубокий карман с дыркой, поэтому там тоже было тепло. Так, перекидывая ящик из одной руки в другую, он постепенно приближался к деревне. У первого же двора, Виктор увидел невероятную картину: седой старик в одних портках и валенках с седой развевающейся бородой колол на морозе дрова. От красной спины шел пар. Топор со звоном раскалывал прокаленные морозом березовые бревнышки. Чурки от невероятных ударов разлетались в снег, и две приличные горки свежих золотистых поленьев возвышались по бокам от огромной плахи.
       Носов подошел к остаткам забора и окликнул:
       -- Дедушка! -- Старик остановился и обернулся, -- Это Рогожино?
       -- Рогожино, -- подтвердил старик и крепко вогнал топор в плаху.
       -- А где мне найти Веселкина Петра Ивановича?
       -- А это я, -- сказал старик, и тут же пригласил, -- Пойдемте в дом, что мерзнуть?
       Носов послушно протопал сначала в сени, там отряхнул от снега ботинки, и вошел в просторное натопленное помещение. Старик сразу натянул на голое тело серый свитер крупной вязки, выпростал бороду из воротника и, повернувшись к Носову, спросил:
       -- А в чем дело?
       Витя, протягивая ему карточку, сказал:
       -- У меня вызов, что вы умираете. Вот, мужчина семьдесят два года -- умирает. Это к вам?
       Старик отвел протянутую карточку, забрал у Носова из закостеневшей руки ящик и подвел к столу с самоваром.
       -- Вы не сердитесь, -- сказал он, -- это дочка. Ей некогда, а обо мне заботится. Вот опять скорую прислала. Ну, а я, как видите, жив -- здоров, и пока умирать не собираюсь.
       У Носова потемнело от ярости в глазах, дыхание перехватило. Это ж, какой стервой надо быть!
       -- А сама она к вам приехать не может?
       Старик развел руками.
       -- Выходит, не может. Вот прислала мне грузовик березовых дров, теперь колю. А вот сама никак не приедет. Дела, -- он вздохнул, хотя по виду деда ясно было, что он уже и не надеется на приезд.
       Носов не решался спросить, что ж мешает ей из Москвы, которую в ясную погоду, наверное, с крыши видно, приехать хоть в воскресенье? Да и какой же наглости и беспардонности надо набраться, что к здоровому крепкому человеку прислать скорую на всякий случай? Он принял алюминиевую кружку с душистым чаем, забыв, что только полчаса назад как пил его, и стал отогревать руки.
       -- А вы как себя чувствуете? -- на всякий случай спросил Носов, просто, для очистки совести.
       -- Нормально я себя чувствую, по-стариковски.
       -- Может давление померить?
       -- Ну, померьте. -- Веселкин закатал рукав свитера. Как же эта рука была не похожа на привычные дряблые старческие конечности, покрытые пергаментной до хруста сухой кожей. Крепкая жилистая рука пожилого человека. Давление нормальное, пульс, несмотря на колку дров, как после сна. Носов сложил тонометр и спрятал в ящик.
       -- У меня машина застряла на дороге в снегу. -- Сказал он, старику, который пошевеливал кочергой дрова в голландской печке, что стояла посреди горницы, -- Здесь есть телефон или машина у кого-нибудь?
       Старик закрыл дверцу, поставил кочергу на прибитый к полу лист железа и сказал:
       -- Нет здесь ни телефона, ни машины, сейчас попьете чаю, согреетесь, и пойдем доставать.
       Носов удивился.
       -- Это как?
       -- Так, -- Старик поплевал на ладони, -- руками.
       Носов выхлебнул чай, ощущая, как тепло разливается по продрогшему организму, как отогревается кончик носа, и встал из-за стола. Старик протянул ему вязаные из той же серой, что и свитер, шерсти варежки.
       -- Это вам, берите, берите, сам вязал. -- Носов взял варежки, поняв, что и свитер тоже сделан руками деда. Это что ж за натуральное хозяйство? Но задавать этот вопрос он не стал, а пошел следом, прихватив вспотевший в тепле ящик.
       Старик Веселкин взял из сарая совковую лопату, лом и две широченных двухметровых доски. Доски он погрузил себе на плечо, а лопату вручил Носову.
       После жаркой печки и чая, а особенно, ощущая невероятный жар в вязаных рукавицах, Носов бодро шагал за летящим над дорогой стариком. Веселкин шел, как и был в свитере, портках и валенках, облепленные снегом доски лежали на его плече, он их только придерживал, а лом качался в левой руке перехваченный точно по середине. На руки старик Веселкин все-таки надел точно такие же варежки, только размера на два побольше.
       В машине никого не было. Носов подергал ручки -- заперто, понял, что Владимир Михайлович пошел к шоссе ловить машину. Старик Веселкин положил доски рядом с "волгой" и начал лопатой выгребать снег из-под машины. Носов хотел ему помочь, но лопата была одна, а старик в этот момент сравним был с небольшим экскаватором. Поэтому Виктор поставил ящик рядом с колесом в колее и зашагал в сторону шоссе на поиски водителя.
       Владимир Михайлович, до костей продрогший в своей "Аляске", безбожно материвший и этот вызов, и эту деревню, и этот мороз, и всех проезжавших мимо водителей, обнаружился на перекрестке. Он увидел Носова и крикнул еще издали:
       -- Ну что? Нашел машину? -- о вызове он уже не думал, видел он этот вызов на одном месте...
       Носов покачал головой и улыбнулся.
       -- Нет. Там нет машин. Всего три дома. А что тут? Нет никого?
       -- Да, нет?! До хрена! Только никто не хочет помочь! Кто спешит, Кто без троса. Черт! Воскресенье гребаное, хоть бы один грузовик! -- Водитель орал. -- А один гад, червонец заломил! Сволочь. Я их что -- кую? Эти червонцы?
       -- Ну, пойдем, -- позвал Михалыча Виктор, -- погреетесь в машине, а мы пока обкопаем, и доски подложим. Я помощника привел! Вытолкаем мы ваш "сарай"! Во! -- и он, стянув с рук варежки, протянул водителю, -- Дед дал, погрейтесь!
       Михалыч всунул побелевшие руки в теплые рукавицы и блаженство разлилось на физиономии.
       -- Класс! Ну, пошли. Будешь вместо трактора!
       Когда они вернулись к машине, старик Веселкин уже обкопал снег вокруг левых колес, основательно утоптал его валенками, подложил под переднее и заднее колеса по доске, и вырубал ломом канавку в срединном горбу колеи. Снежно-ледяное крошево брызгало от мощных ударов во все стороны. Работа спорилась. Старик, краем глаза увидав водителя, на секунду разогнулся и кивнул ему.
       -- Еще немного осталось, -- сказал он, проведя варежкой по распаренному красному лицу, -- Вот прокопаю путь для колеса и порядок.
       Носов протянул руку, чтобы взять лом у старика Веселкина.
       -- Давайте, Петр Иванович, я подолблю!
       Старик не дал,
       -- Руки пристынут, а где варежки? -- спросил он, увидев, что Носов опять с голыми руками.
       -- Водителю отдал, погреться, -- объяснил Виктор. Старик кивнул и продолжил молотить ломом, откалывая куски льда.
       -- Ты, доктор, лучше лопатой расчищай, там она у машины лежит.
       Водитель уже заперся в "сарае", завел мотор и отогревался. Минут через десять, широкая ровная канава была пробита в горбу против правого колеса, Старик отошел в сторону и махнул водителю, давай!
       Владимир Михайлович, мягко поддал газку и, как будто и не сидел в сугробе левым боком, выкатился на дорогу. Он вылез из машины, и принялся собирать доски, что остались вдавленными в снег позади.
       -- Оставь! -- крикнул старик, -- я заберу. Но водитель все же вытащил доски и сложив, подал старику, тот положил их, как и раньше, на плечо, Михалыч снял варежки и протянул, возвращая. Старик взял их, подержал и отдал Носову.
       -- Держи, доктор, на память. И не помни зла, -- он повернулся к водителю, -- а ты сейчас лучше задом, прямо по колее, а там, на бетонке развернешься.
       Водитель кивнул, мол, ясный перец, так лучше всего!
       Виктор, закинул ящик в салон, поближе к печке, чтобы ампулы оттаяли. И перед тем, как сесть в машину, сказал, отшедшему старику.
       -- До свидания! Спасибо.
       Старик качнул рукой с ломом и, повернувшись, пошел домой все той же стремительной летящей походкой. Седая борода его и волосы развевались на ветру, а Носов только сейчас заметил, что старик не надел шапки. Ему очень не хотелось уезжать. Он чувствовал невероятное восхищение этим необычным характером, старым, но не сдающимся человеком. Да и каким старым? Вот уж, правда, нам года -- не беда!
       Михалыч уже на шоссе, спросил:
       -- А что тот-то? Умер?
       -- Кто? -- не сразу понял Носов.
       -- Ну, к которому вызывали?
       -- Да вот это он нас и вытягивал! -- сказал Носов, -- Здоров, как видишь.
       -- А что ж вызывал? Пошутил что ли? -- не понял водитель.
       -- Да нет, не пошутил, -- сказал Виктор, -- это его дочь так проявляет заботу о папаше. Сама приехать не хочет, так вот на всякий случай скорую посылает. -- Отошедшая было, ярость вдруг накатила с прежней силой. Обидно было даже не за себя, не за застрявшую машину, и не за мороз, обидно было за старика, к которому проявляется какая-то формальная не человеческая, а канцелярская забота. Вроде как галочку поставили. Этот пункт -- выполнен. Ведь родной отец! Носов достал из кармана варежки, крупная серая нить переплеталась в незамысловатый узор, шерсть грубая и кололась, наверное, от того и было так тепло рукам. А может, и от того еще, что теплыми руками связаны они и вплелась в них частичка огромной души старика Веселкина.
       Водитель помотал головой и ничего не сказал, только уже въезжая на подстанцию, проговорил:
       -- Невероятный старик, не от мира сего, и такая дочь!
       -- Ладно, -- сказал, -- Носов, -- не будем судить, что мы знаем о ней?
       -- И то верно, -- согласился Михалыч.
       В диспетчерскую Виктор отдал карточку с надписью "ложный вызов" и рассказал всю эпопею, не упомянув о варежках. Ему почти сразу дали следующий "рутинный" вызов, и он уехал. Потом еще, и еще... Где-то около пяти, он приехал на подстанцию, и увидел в списках отдыхающих Вилечкину бригаду, а саму Вилечку обнаружил на кухне. Она собиралась после чаепития обновить губки и уже приготовила карандашик с помадой, однако, увидав, вошедшего Носова, убрала его. Носов не любил вкус губной помады. Он вообще не очень терпимо относился к парфюмерным запахам. Ему нравились нежные, почти незаметные запахи духов сирени и ландыша, и он не любил мужских дезодорантов, хотя и пользовался сам, но очень ограниченно. Особенно после случая, когда с одной молоденькой стажеркой, еще до знакомства с Вилечкой, он приехал к больной с бронхиальной астмой. Приступ на духи стажерки развился столь мощный, что Носову пришлось ее выставить за дверь и работать одному. Поэтому он старался никогда не курить п еред вызовом, а только после и мало пользовался лосьонами и дезодорантами.
       В кухне кроме них никого не было. Носов наклонился к Вилене и поцеловал нежную щечку, а та пощекотала его ресницами и спросила:
       -- Чай будешь?
       Носов в уме пересчитал объемы, выпитые за сегодняшний день, получалось не много, но и не мало: кружку утром, кружку у старика Веселкина, кружку после обеда, чуть больше литра...
       -- А ты будешь?
       -- Я только что попила, -- сказала Вилечка, -- я просто с тобой посижу.
       -- Тогда я потом.
       Виктор думал, рассказать ей про первый вызов, про удивительного старика и его подарок, сейчас или оставить на потом? Когда они окажутся вместе не на работе и надо будет о чем-нибудь говорить. В этот момент, включился селектор и голос Солнышка, объявил:
       -- Доктор Носов, к телефону!
       Виктор выскочил в коридор, недоумевая, кто может ему звонить, мама? Что-нибудь случилось?
       Солнышко протянула ему трубку и сказала тихо:
       -- Это она.
       -- Кто? -- не понял Виктор.
       -- Ну, та самая, что к деду в деревню вызвала.
       Носов взял трубку.
       -- Алло?
       -- Это вы сегодня ездили на вызов к Веселкину Петру Ивановичу в деревню Рогожино? -- спросил начальственный женский голос. Это был голос директора завода, главка, школы или магазина. Таким голосом разговаривают завучи с двоечниками.
       -- Да.
       Голос вдруг чуть-чуть потеплел.
       -- Ну, как он себя чувствует? Какое у него давление? -- Носова скрутило от ненависти к этой женщине. Не зная, что сказать, он выдавил:
       -- Секунду, -- и зажал ладонью трубку. Переведя дыхание, и чуть-чуть успокоившись, он как можно равнодушнее сказал:
       -- Вы знаете, он умер. -- Солнышко, побледнела, замахала руками. Ты что? Ты что?
       Не дожидаясь реплики с того конца, Носов положил трубку.
       -- Зачем? -- только и сказала Солнышко.
       -- А затем, -- ответил Носов, -- Может, хоть теперь съездит к отцу, стерва. А то, видишь ли, забота о папочке, волнуется, видишь ли!?
       -- Ну, все равно, так нельзя! -- сказала Солнышко. -- Этим не шутят.
       -- А с чего ты взяла, что я шутил? -- раздраженно ответил Носов. -- Мне совсем не до шуток. -- Он вышел из диспетчерской.
       В кухне Вилечка, сразу почувствовала его состояние.
       -- Ты что такой колючий?
       И Носов выложил ей всю историю от начала и до конца, который состоялся минуту назад. Она посидела, помолчала и, положив на его руку свою маленькую ладошку, проговорила, нежным голоском:
       -- Я думаю, ты не прав. Конечно, за деда обидно. Но это его семья, и его отношения с дочерью. Ты не должен был ей этого говорить. Но что сделано, то сделано. -- И вздохнула.
       Носов понимал, что она права. Но в памяти стоял седой крепкий старик, с топором в руках, развевающаяся на морозном ветру борода и яркие поленья в березовой коре. И варежки, что лежали в кармане шинели. Да, мы должны делать свою работу, а эмоции, это лишнее. Это все должно идти мимо нас...
       Спустя две недели, когда Виктор и Вилена встретились в свой выходной, наступила оттепель. Вилена шагала рядом с Носовым в раздумье, куда бы податься? Вдруг предложила:
       -- А что если нам навестить того старика? Давай узнаем, как он там?
       Носов, которого давно мучил этот же вопрос, после раздумий согласился.
       -- Давай. Надо извиниться.
       Они разыскали автобус, который идет по Иваньковскому шоссе в ту сторону, Носов помнил, что по бетонке ехали они километра два, а по грунтовке и того меньше. В общем, через полтора часа они уже топали по краю раскисшей колеи, и перед ними вырастала из чистого поля деревня Рогожино. Носов узнал первый дом старика Веселкина, кивнув Вилечке, показал:
       -- Вон его дом!
       Они подошли вплотную. Дом был пуст. Окна заколочены, дверь заперта. Во дворе аккуратно вдоль стены сарая уложена давешняя поленница. Носов обошел вокруг дома. Тишина. Что же случилось?
       -- Может его дочь забрала к себе? -- предположила Вилечка. -- представь, ты ей объявил о его смерти, она примчалась сюда, увидела, что он жив и здоров, совесть в ней проснулась, и она забрала его к себе. А? Как говорит папа, совесть просыпается в четырнадцатой серии.
       Но Носов не засмеялся. Он готов был с ней согласиться, но кое-что не укладывалось в версию Вилечки. Вот не поехал бы отсюда никуда старик Веселкин. Тут он дома. И никакие заботы не вытащили бы его из своего рая, каким бы адом ни казался он его дочери. И видно было, что не погостить уехал он отсюда. Дом опустел насовсем. Когда уезжают на короткое время окна досками не заколачивают...
       От соседнего дома в сторону Носова и Вилечки направлялся мужичок.
       -- А вы чего это? Дом хотите купить?
       -- Да нет, -- сказал Носов, -- мы приехали к Веселкину Петру Ивановичу, -- не знаете где он?
       -- Петр Иванович? Да он умер, с неделю назад. -- Сказал мужичок, и начал набирать поленья, складывая их на левую руку. -- Вот дочка его приезжала, дрова мне продала, и попросила за домом приглядывать, ежели вдруг покупатель найдется. Мы ж теперь в Москве!
       Носов стоял ошарашенный этим известием. Вид старика колющего дрова на морозе, в портках и валенках... А как он вытаскивал машину, очищал снег, колол лед? И его крепкая жилистая рука... нет, этот человек и вдруг вот так умер? Не вязалось...
       Вилечка повернулась к мужичку.
       -- Он что -- болел?
       Мужичок, набрав дров, собрался уходить.
       -- Да нет, здоровый был старик. Всегда все сам делал. Вот дрова нарубил сам. И по дому сам.
       -- А что ж тогда, так внезапно? -- хрипло спросил Носов.
       -- Да кто ж знает? -- пожал охапкой дров мужичок, -- Дочка то его давно забрать хотела, да он отказывался. Она ему все скорую вызывала, считай, каждое воскресенье... Он их встречал, чаем угощал, и отправлял. -- Носова при этом передернуло. Мужичок развернулся и пошел к своему дому. Виктор его окликнул:
       -- А где его похоронили?
       -- Не знаю, -- отозвался тот от крыльца, -- наши то все на Химкинском лежат, а куда его -- не знаю.
       Ничего не хотелось. Ни в кино, ни гулять. Настроение было препоганым. Носов, нахмурясь, шагал к шоссе, рядом почти вприпрыжку бежала Вилечка, повиснув у него на локте. Наконец она взмолилась:
       -- Ну не беги ты так! Я не успеваю. -- Носов сбавил темп. Он еще некоторое время шагал молча.
       -- Я знаю, о чем ты думаешь, -- сказала вдруг Вилечка. -- Ты винишь себя в его смерти. Так?
       -- Почти, -- пробурчал Виктор. -- Эх, если бы я не брякнул тогда? Это все, конечно суеверия, но я суеверный человек. Я не могу избавиться от мысли, что сглазил деда. Хотя и не очень верю в сглаз. Я врач -- прагматик. Деду семьдесят два года. Он полное право имеет умереть просто так. Но я же видел его, он абсолютно здоров! Был.
       Вот и станешь тут суеверным. -- добавил он спустя еще несколько минут.
       Вилечка ничего не ответила, помолчала и, пытаясь собрать в ясные слова одолевавшие мысли, сказала:
       -- Я, конечно, не могу судить о нем, болел он или был здоров? Но я знаю одну историю, мне мама рассказывала. Так вот ее бабушка, которая ее воспитывала, бабушка Марфа, дожила до девяноста лет и до последнего момента была здорова и активна. Она держала свое маленькое хозяйство, там, в деревне, в Рязанской обрасти, а мама к ней ездила каждый отпуск, навещала. В последний мамин приезд, бабушка ни на что не жаловалась. Мама была с ней, помогала ей по дому. Бабушка приготовила ужин, и легла подремать, пожаловалась, что устала. А когда мама ее стала будить, через полчаса к ужину, то оказалось, что она умерла во сне. Тихо и спокойно. Ты понимаешь. Нет никакой связи между тобой и им. Просто ему пришел срок. И не казни себя. Все это только совпадения.
       -- Да, -- сказал Виктор, -- Совпадения... Но ведь зачем-то все это совпало? И то, что я приехал, и его подарок, и мой ответ его дочери, и наш приезд сюда. Зачем?
       -- Я не знаю, -- сказала Вилечка, -- и никто не знает. Может просто, что б нам впредь была наука, что делать и что говорить?
       -- При чем тут ты? -- угрюмо проговорил Носов, -- Это мне наука.
       -- Нам наука, -- повторила Вилена упрямо, -- я ж с тобой! -- и прижалась к его плечу, -- А вообще что значит, зачем? Зачем мы вообще?
       Подошел автобус, они сели и поехали в Москву.

Глава четвертая

Игроки, Абитуриенты

       В середине июля Вилечка, как и еще девять фельдшеров работавших на подстанции, подала документы в мединститут и принесла старшему фельдшеру справку на двухнедельный учебный отпуск. Тот схватился за голову. Пора отпусков, и еще десять человек выбывают на две недели. Кто ж работать будет? Наскрести бы еще хоть по одному работнику на бригаду? Некоторым, тому же Носову, тому же Морозову и еще кое-кому, можно предложить поработать в режиме сутки через сутки хотя бы пять -- шесть дежурств... Заставлять, естественно, нельзя, но попросить -- можно. Ребята понятливые, выручат.
       С Носовым говорил Стахис. Двумя словами обрисовал ситуацию и предложил на август взять еще четверть ставки к уже имеющимся полутора. Носов, у которого месяц назад мама вышла на пенсию, а деньги нужны были всегда, согласился. Морозов же сам пришел к старшему фельдшеру и попросил подкинуть дежурств, потому как он женился весной, это все знают, и нужно поднабрать деньжонок на мебель. Любезный старший фельдшер Иван Афанасьевич, даже не ожидал. С остальными было не намного сложнее, Костин поступал в четвертый раз в институт, он выпадал из круга интереса, Золочевская малость покочевряжилась и согласилась на условии, что в сентябре она получит пять дней свободного пространства, чтобы поправить подорванное интенсивным трудом здоровье. Белобрысый Валька Гусев, пришедший вместе с Виленой на подстанцию, оказался комиссованным от армии по состоянию здоровья, в институт пока не собирался, и брать на себя больше полутора ставок тоже не хотел, но при этом согласился работать в одино честве. За себя и того парня. Боря Котов и Женя Соболева согласились трудиться в любом графике, лишь бы в одну смену. В конце концов, Иван Афанасьевич с горем пополам составил график на август, глядеть без слез на который было невозможно...
       Летом, как правило, вызовов меньше, чем в любое другое время года, но и летом бывают свои безумные дни, когда вся больная Москва сходит с ума, и вызовы сыплются пачками... В журнале диспетчера на подстанции их набирается десяток, полтора, два десятка. Старший врач начинает обзванивать болеющих, чтобы хоть немного выяснить важность и первоочередность, это давало небольшой эффект. Иногда он делал невероятное, определив для себя несколько несложных вызовов, где было более-менее все ясно, он садился на первую попавшуюся фельдшерскую бригаду и объезжал их по определенному маршруту, как врачи неотложки. А однажды вечером, когда на подстанцию посреди ясного неба вдруг разом за полчаса обрушились три десятка вызовов, Носов с Морозовым в это момент курили в стеклянной пристроечке у входа, им одновременно пришла в голову мысль разгрузить это завал. Диспетчер им уже сунула по карточке, водители запустили двигатели, а Виктор, затянувшись в последний раз, сказал Володе Морозову: < BR>        -- Ну что, боец-сверхсрочник, покажем салагам, как надо работать?
       -- Запросто! -- ответил Морозов и шлепнул по подставленной Виктором ладони. -- Водил предупредим?
       -- Как хочешь! -- крикнул уже на ходу Виктор, стараясь попасть окурком в мусорный контейнер. Водители были во дворе, Рафы готовы к старту.
       Задуманный ими сценарий не был новостью для скорой, исполнять его могут только ярые энтузиасты и хорошие опытные спецы. Молодые и стажеры для этого не годятся. Смысл прост -- все надо делать предельно быстро, при условии, что не надо отвозить в больницу. В этом случае, влетевший в этакую неприятность участник игры, узнает телефон вызова партнера и сообщает тому, что выбывает на некоторое время.
       Носов получил вызов: "женщина 45 лет -- плохо с сердцем" в десяти минутах езды от подстанции, Морозов тоже женщину 60 -- "плохо гипертонику", расстояние примерно такое же. Цель игры, кто больше наделает вызовов, пока оба не встретятся на подстанции, в этом случае выигравший отдыхает очередь проигравшего. Носов на вызове провел не больше 15 минут, ровно столько ему нужно, чтобы разобраться в проблемах сорокапятилетней женщины. После чего последовали три укола в разные места, внутрь дано пятнадцать капель концентрата валерианы, действующего сильнее седуксена, пять минут на писанину в карточку и отзвон, он тут же получает следующий вызов "мужчина 52 -- почечная колика", колобком скатывается по лестнице в машину, общее время 32 минуты! Поехали на следующий! Через четыре таких вызова одуревший от скорости выкатывания водитель молит: " Ну посиди ты там, хоть полчасика!". "Ни-зя, -- говорит игрок, -- слишком большие задержки, вызовов много на подстан ции!" Через три -- четыре часа игры, на подстанции накапливается народ, перегруз разобран, игроки приезжают на подстанцию, начинается разбор. Обычно он заканчивался в пользу Морозова. Носову по причине его врачебности подсовывали детские вызовы, а там быстро не поработаешь... В конце концов, они договорились, если у Морозова на один вызов больше, то это ничья, а уж если на два, то это чистый выигрыш! Если же поровну -- то выиграл Носов. Проигравший отдает очередь.
       В этот вечер выиграл Виктор, но правом своим он воспользоваться не сумел, ему снова дали детский вызов, и он уехал в далекую больницу с подозрением на аппендицит. Вернулся уже под утро, когда все собрались на подстанции, и торговаться со спящим Морозовым было просто глупо.
       Пока Носов играя, работал, а, работая, играл, Вилечка готовилась и сдавала вступительные экзамены в институт на вечерний лечебный факультет. Конкурс составил 3.5 человека на место. Парни ходили среди девушек -- абитуриенток, кто в армейской форме, кто в штатском, спокойной и уверенной поступью. На всех были нацеплены разного размера комсомольские значки. Им проходной бал обеспечен. Девушки глядели на них с нескрываемой завистью. Мандраж пробирал нешуточный, первый профилирующий экзамен -- химия.
       Вилена приехала рано утром, за час до экзамена и хотела пройти в первых рядах. Она терпеть не могла оттягивать экзамен до обеда. С утра все еще довольны, бодры и преподаватели и студенты, ранних пташек уважают, ценят. А уж на химии Вилена рассчитывала получить не меньше четверки. В аудиторию запустили первую партию, отобрали экзаменационные листы с паспортами и сложили их на столе секретаря. Вилена зашла вместе с тремя парнями и еще одной девушкой. Все выбрали билеты, сели.
       Задача оказалась невероятно тухлой и фигурально, потому что там в результате цепочки органических превращений образовывался сероводород и реально, потому что количественного анализа произвести Вилена не смогла. Она решила легко и непринужденно окислительно-восстановительные примеры, расписала все формулы, касающиеся возможных соединений алюминия, нарисовала колонну крекинга и описала процесс, ни на строчку не отклонившись от учебника органики за десятый класс. Эх, вот только задача подвела! Что же делать?
       Парень, что сидел перед ней, тупо глядел в совершенно белый лист бумаги. Вилечка с немалым удовольствием оглядела свою пачку исписанных листов, но нерешенная задача портила все удовольствие.
       За столами сидели два преподавателя, невысокий бородатый мужчина лет пятидесяти и полная пожилая женщина в очках. Мужчина допросил с недовольным видом одного из парней, брезгливо поставил какую-то закорючку в экзаменационном листе и выпроводил абитуриента за дверь, затем встал и, наклонившись к полной женщине, прошептал, "я покурить...", женщина кивнула.
       Как только за бородатым преподом закрылась дверь, сидящий впереди парень встал и пошел отвечать. Вилена прислушалась. Разговор был негромкий и приходилось напрягать слух.
       -- Но вы ж не ответили ни на один вопрос... и задачу не решили.
       -- бу-бу-бу... -- аргументов парня Вилена не слыхала, он сидел спиной к ней. Вдруг она увидела, что женщина достала общую, прошитую пружинкой тетрадь и сказала:
       -- Переписывайте отсюда задачу, -- и бестолковый парень начал резво переносить текст и формулы из тетрадки на свои листы.
       Благородный гнев вскипел в груди Вилены Стахис, Ах так?! Мало того, что они пользуются привилегией из-за того, что они -- парни, так им еще и помогают!? Какая подлость! Она во все огромные глазищи смотрела на творящуюся несправедливость. Но молчала. Парень, наконец, перекатал задачу, полная женщина взяла его листки и сказала. -- "Позовите дежурного". Парень молча вышел из аудитории, а вошел дежурный, кто-то из студентов, и забрал экзаменационный лист, в котором явно светилась пятерка. Вилена решительно поднялась и пошла на освободившееся место. Какой -- то из парней за ее спиной, рванувшийся было, осел назад. Вилена протянула женщине свои листы, та не без удовольствия проглядела их, задала пару мало значащих вопросов, и сказала удручающе:
       -- Но ведь вы задачу не решили. Я не могу вам поставить "отлично". -- Вилена потупила глазки и тихо сказала:
       -- Я тоже не смогла ее решить. Полная женщина поглядела на нее, и, вынув ту же тетрадку, перевернула на другую страницу и, вздохнув, сказала:
       -- Переписывайте задачу в свой лист.
       Так Вилена благодаря везению и находчивости получила "пятак" по профилирующему экзамену.
       Она в тот же вечер рассказала эту историю полусонному Носову, который с утра подремал три часика, и помчался на свидание с любимой.
       -- Все нормально, малыш, -- сказал Носов. -- Не бери в голову. Игра должна идти на равных. Ты погляди на Галю Ракову, десять лет стажа, шестой раз поступает в институт. Кто больше достоин учиться? Она или тот обалдуй, который отвечал перед тобой? По-моему это очевидно. Но я не удивлюсь, если она пролетит и в этом году. А то, что тебе повезло, прими, как награду, и учись. Теперь ты все сдашь.
       Однако пока уверенности в душе у Вилечки не было. Впереди было коварное сочинение. Уж тут -- то глазками не похлопаешь. Как ни напиши, все равно, у экзаменаторов есть козырь в кармане -- "не раскрыта тема", или отыщут недостающие запятые. А Вилечка не так боялась ошибок, писала она довольно грамотно, как именно не раскрытия. И по какой теме готовиться? Этот вопрос ее мучил больше всего. Носов пораскинул мозгами.
       -- Знаешь что? Я думаю, на сто процентов одной из тем будет война. Ведь в этом году была сороковая годовщина победы, так что готовься и не ошибешься.
       Он принес ей несколько книг Бондарева, Симонова, среди толстых томов "Малая земля" смотрелась детсадовской книжкой. Вилечка брезгливо подержала ее двумя пальцами.
       -- Литература времен застоя?
       -- Ни фига! -- Сказал Носов, -- я благодаря ей получил за сочинение четыре балла! А она тогда только вышла. Так что ты держишь "мое любимое произведение современной советской литературы". Ясно? -- и грозно сдвинул брови.
       Вилена расхохоталась. Она кинула книжки на стол, и потянулась сладко и соблазнительно. Носов не удержался, руки сами обхватили ее гибкую талию, а Вилене оставалось только сомкнуть свои вокруг шеи Вити. Дома никого не было. Отец и мама на работе, а бабушка уехала к подруге. Им никто не мешал.
       За два дня до экзамена, по совету Носова, Вилена начитала литературу по войне. Все предреченное сбылось! Одна из тем: "Роль КПСС в Великой Отечественной войне". Вставляя в каждый абзац сокровенную фразу: "Под руководством коммунистической партии, советский народ...", Вилена вымучила два листа сочинения. Дважды проверила его, убрала слишком длинные предложения и переписала начисто. После чего сдала экзаменатору. Приехав сдавать биологию, Вилена продралась сквозь толпу к спискам отчисленных абитуриентов. Своей фамилии она там не нашла, сразу стало легче. Поднявшись на третий этаж и смешавшись с заметно поредевшей толпой, она попыталась выяснить, когда они получат экзаменационные листы? В шуме голосов прорезалось: "теперь евреев будут резать... кто прошел на первых экзаменах..." Она обернулась на голос, но никого, кто мог бы это сказать, не заметила.
       Ей, наконец, показали стол в конце коридора, на котором лежали пачки экзаменационных листов. За столом сидел дежурный студент с красной повязкой на руке. Вилена подошла и назвала свою фамилию. В экзаменационном листе, против графы Сочинение, стояла четверка. Она быстро прикинула, по диплому у нее четыре с половиной, и еще девять, уже тринадцать с половиной, а нестройный хор голосов за спиной утверждал, что проходной будет меньше шестнадцати, то есть даже два трояка обеспечат ей поступление.
       На этот раз в первых рядах ей проскочить не удалось. Экзамен начался позже обычного, и перед аудиторией выстроился приличный хвост. Вилечка заняла очередь. В комнате, где толпились сдавшие, не сдавшие и не сдававшие абитуриенты вдруг усилился шум и многие потянулись к окнам. "Скорая приехала! Кому заплохело?" Вилечка оставила очередь и протолкнулась к окну. Здесь было не так душно, но ощущался крепкий табачный дух, поднимавшийся снизу. В тесном заднем дворе, среди кучек ребят и девушек медленно полз, пробираясь к крыльцу "для курящих", скоропомощной рафик. Вилена вернулась в очередь в коридоре. Вдруг она увидела, что, огибая стоящих, к ней идет Носов.
       -- Ты? Но как? -- она забыла поздороваться.
       -- Отвозили в пятьдесят девятую и решили заехать, -- сказал Виктор, -- Ну как ты?
       -- Еще не сдавала, -- ответила Вилечка, -- но скоро.
       -- Тогда я ждать не буду, -- Виктор поцеловал ее в щечку, не замечая окружающих, и Вилечка покраснела. -- Поеду. Ни пуха, ни пера!
       -- К черту, -- сказала Вилечка.
       -- Я тебе вечером позвоню! -- крикнул Носов на ходу. И едва он скрылся за поворотом на лестницу, подошла очередь Вилечки.
       Она взяла билет, мельком просмотрела его и пошла готовиться. Шпаргалок у нее не было. Вилена терпеть не могла шпаргалок, просто потому, что не умела ими незаметно пользоваться, но первым делом она внимательно осмотрела стол. Оставленные предшественниками "шпоры" были страшнее мин. Она делала это открыто, не садясь, выгребла пачки комканых бумажек, сложенных гармошкой листиков и также открыто отодвинула это на край стола. Потом села и начала готовиться. Экзаменаторов за столом сидело четверо, среди женщин выделялся один круглолицый мужчина чуть старше Носова, с черными вьющимися волосами и большой залысиной ото лба с хохолком посередине. Он как-то мельком оглядел Вилену в цветастом платьице, и потом, пока она сидела и готовилась, несколько раз поднимал на нее глаза. Вилена перехватила его взгляд и решила про себя, или пан или пропал, но идти надо к нему!
       Она заканчивала описание последнего ответа, как вдруг к ней шумно устремилась одна из экзаменаторш. Краснолицая от жары и раздражения она подбежала к Вилечке и потребовала:
       -- Доставайте шпаргалку!
       Вилена от неожиданности вздрогнула.
       -- У меня нет никаких шпаргалок! -- звенящим от возмущения голоском ответила она. Преподавательница заглянула под стол. Там было чисто. Она с сомнением и разочарованием оглядела Вилечку и сказала:
       -- Идите отвечать, если все знаете!
       От обиды у Вилены готовы были появиться слезы. Но она мужественно переборола их, встала и пошла к экзаменаторскому столу.
       Пока Вилена готовилась, одна из экзаменаторш вышла и мужчина, пересев на стул, рядом с краснолицей женщиной, стал внимательно слушать ответ. Женщина продолжала держать на лице маску неудовольствия и недоверия. Она косилась на мужчину, а тот словно не замечая, внимательно слушал Вилену и еле заметно кивал. В общем, ему нравилась и Вилечка и ее ответ. Женщина раздражалась все больше и больше. Наконец, она прервала рассказ Вилечки о динозаврах и сказала, "ну ничего, но больше тройки я поставить не могу". Теперь настала очередь мужчины удивленно уставиться на экзаменаторшу, он крякнул и сказал:
       -- А вот скажите, -- он заглянул в экзаменационный лист, -- Вилена Германовна, а что вы знаете о строении цветка?
       Вилена улыбнулась и затараторила: цветоножка, цветоложе, пестик, тычинки, завязь, взяла лист бумаги и бойко нарисовала схему оплодотворения двумя пыльчинками... Мужчина слушал ее с явным удовольствием. Он повернулся к все больше раздражавшейся женщине и сказал:
       -- Я думаю, что девушка заслужила четыре балла.
       -- Но она запуталась в схеме эмбриогенеза, и неправильно перечислила периоды палеозойской эры!
       -- Зато отлично ответила на дополнительный вопрос!
       Экзаменаторша вспыхнула.
       -- Тогда сами и ставьте ей оценку!
       -- Пожалуйста, -- мужчина поставил Вилене в экзаменационном листе "четыре" и расписался, -- Успехов вам, -- сказал он, отдавая листок.
       Уже выходя, Вилена услышала шипение экзаменаторши: "Я вынуждена поставить вопрос о вашем поведении на парткоме кафедры, Валерий Абрамович!". Ответ Валерия Абрамовича до нее уже не долетел. Поначалу она светилась от счастья, еще одна четверка! Невероятное везение. Подбежали ребята и девчонки, ну как? Сдала? Она выдохнула -- да. Один, прокомментировал, -- "Повезло! Должны были срезать. Наверное, Пушкарь выручил?" Вилена пожала плечиками,
       -- Не знаю, но меня бы точно завалили, если бы не какой-то Валерий Абрамович.
       -- Пушкарь, -- с неожиданным раздражением сказал все тот же абитуриент, -- он своих вытаскивает. Москаленко валит, а он вытаскивает!
       -- Но почему? -- возмутилась Вилена.
       -- Ты что с луны упала? У них распоряжение сверху ограничить приток евреев в институты.
       Вилена пожала плечами.
       -- Так я русская, у меня мама русская.
       -- Ты это в синагоге расскажи. Здесь это никого не волнует. Это в Израиле ты русская, а здесь нет.
       -- Глупость какая-то! -- снова пожала плечами Вилена. Она старалась радоваться успеху, сдаче экзамена, но последний разговор в коридоре изрядно портил настроение.
       Она не стала бродить среди сдавших и не сдавших, а выскочив из института, поехала на подстанцию. Ей обязательно надо было поделиться с кем-нибудь близким. Ни с отцом, ни с мамой ни, особенно, с бабушкой она этого сделать могла. Ей нужен был Виктор.
       Носов только-только приехал с вызова, и перекуривал в стеклянном "предбанничке", увидев Вилену он обрадовался:
       -- Сдала?
       Она кивнула. Увидев, что она не сияет, как обычно, Носов насторожился:
       -- Что случилось?
       Вилена рассказала ему всю эпопею с экзаменом и про Валерия Абрамовича, и разговор в коридоре. Носов, выслушал ее, не перебивая, а потом, сказал:
       -- Не думай об этом, малыш. В жизни много несправедливостей. А если и пролетишь в этом году, в следующем будешь поступать как Носова, и таких придирок уже не будет. А сейчас, не расстраивайся! Мало ли дураков на белом свете? Хороших людей все равно больше. И на всякую Москаленко найдется свой Пушкарь.
       Вилена, которой, пока она рассказывала, хотелось пореветь, уткнувшись Носову в шею, рассмеялась.
       -- Слушай, а ведь там, когда я уходила, начиналась баталия, -- сказала она. -- Съедят Пушкаря.
       -- Не съедят, -- сказал Носов, -- я его знаю. Когда я учился, он у нас был ассистентом. А кандидатскую защитил через три года, после окончания института. Этот парень, мало того, что талантливый, у него надежное прикрытие.
       Мимо них прошел Володя Морозов, тоже вернувшийся с вызова. Он увидел Вилену и спросил:
       -- Сдала? -- а увидев утвердительный кивок, сказал: -- я сейчас был на "Дагвине", дали два мерзавчика коньяка, пойдем с чайком отметим?
       -- А, пошли! -- сказал Носов и, обняв Вилену за талию, повлек за собой на кухню.
       Там Морозов, пока они ждали, когда закипит чайник, порезал тонкими ломтиками любительскую колбасу, розовую с мелкими сочными жиринками, потом мягкий, только что купленный в булочной батон за восемнадцать копеек, расставил кружки и, как фокусник, неизвестно откуда извлек стограммовую бутылочку грузинского коньяка с тремя звездами на этикетке.
       -- А папа тут? -- спросила Вилена.
       -- Он сегодня не в графике, -- ответил Носов. -- Во всяком случае, с утра не был. Володя, ты Виленке налей грамм так пятнадцать! Пусть стресс снимет, а мы по десять капель в чай. Ты не против? -- спросил он Вилену.
       -- Когда это я отказывалась? -- лихо спросила она.
       -- А когда это я тебе предлагал? -- подозрительно спросил Носов. -- На фоне борьбы с пьянством и алкоголизмом, я вношу свой маленький вклад. Вилена, запомни, -- сказал он с напускной серьезностью, -- женский алкоголизм не лечится!
       Глядя на них, Морозов укатывался.
       -- Ладно, милые, это вы потом решите, без меня! -- сказал он, и зубами скрутил маленькую пробочку с бутылки. Он плеснул на донышко в Вилечкину чашечку "хватит?", Вилена кивнула. -- Ты сегодня обедала?
       -- Даже не завтракала, -- сказала Вилена и процитировала латинскую пословицу: -- Сатур вентур ин студит либентур!
       Морозов сунул ей бутерброд. В заваренный чай себе и Носову накапал коньячку.
       -- Ну, будем? Сколько тебе осталось сдавать? -- спросил он, когда Вилена проглотила коньяк. Она зажевала жгучесть коньячного спирта бутербродом и ответила, перекатив кусок за щеку:
       -- Фыжика.
       -- Так, а сегодня?
       -- Биологию!
       Морозов вопросительно глянул на Носова и занес бутылочку над чашечкой Вилены во второй раз. Носов кивнул. Володя еще раз плеснул на дно.
       -- А теперь, за биологию.
       Они подняли свои кружки с чаем и отхлебнули по глотку. В кухню залетела Женечка Соболева. Она повела носом и спросила:
       -- Коньяк? А по какому поводу?
       -- Вот, Виленка, биологию сдала!
       -- Я сейчас, -- прозвенела Женечка, и улетела за чашкой.
       Через несколько секунд она вернулась, неся в руках кулек с печеньем и сахаром и чашку. Увидев, что Носов с Морозовым пьют чай, от которого поднимается коньячный пар, она сказала:
       -- Мне тоже в чай, можно?
       Щедрая душа Морозов и ей накапал для аромата. Чай он заваривал из большой зеленой железной банки из-под английского Липтона. Они давно уже выпили его, этот подареный на каком-то вызове чай, а в банку насыпали обычный "Бодрость". Носов занимал свое любимое место, Вилечка сидела напротив, а Морозов пододвинулся, освобождая место для Жени. Та повозилась, устраиваясь на стуле и, наконец, сказала:
       -- Ну, я готова. -- Они еще отхлебнули по глотку, а Вилечка осушила чашечку. В голове у нее зашумело, глазки засветились мечтой, все неприятности сегодняшнего дня улетели. Она положила щечку на кулачок, и стала смотреть на Витю. Морозов, чтобы занять всех хоть чем-нибудь, спросил:
       -- А какой проходной балл?
       -- Говорят, не больше шестнадцати, -- пьяненьким голоском ответила Вилечка, -- я уже набрала.
       -- Значит если пару на физике получишь, все равно пройдешь?
       Вилена задумалась.
       -- Шестнадцать и два -- восемнадцать? Значит, пройду! -- и засмеялась.
       Хмель быстро проходил. Она вдруг ощутила зверский голод и набросилась на недоеденный бутерброд, потом протянула руку и отхлебнула из полулитровой кружки Носова чаю, чтобы проглотить.
       -- А, ты тут?
       В дверях стоял заведующий подстанцией.
       Виленка моментально протрезвела.
       -- Тут, папа. А что?
       -- Да нет, ничего. Как сдала?
       -- Четыре.
       -- Ну?! Молодец! -- Герман прошел на кухню, и, как Женечка, пошевелил коротким носом. -- Что пьете? Чай?
       Морозов показал банку из-под Липтона.
       Герман сказал:
       -- Я на подработку вышел. Женя, сяду на твою бригаду. Все есть? -- Женька отрапортовала:
       -- Ящик укомплектован, автомобиль заправлен, Герман Исаевич!
       -- Молодец, хвалю.
       Герман протянул руку к кружке Носова.
       -- Не возражаешь? -- Носов махнул рукой:
       -- Пожалуйста.
       Герман крупно глотнул, поставил чашку и, взяв в руки банку с чаем, стал внимательно ее разглядывать.
       -- Английский, значит?
       -- Угу, -- сказал Морозов.
       Герман поставил банку на стол.
       -- Что-то звездочек не видно! Не увлекайтесь, орлы!
       Морозов показал полмерзавчика.
       -- Мы только в чай.
       -- Ну-ну.
       Заведующий повернулся к дочке:
       -- Мама дома ждет, езжай. Они ведь с бабушкой волнуются. От тебя ни слуху, ни духу, как с утра уехала и пропала!
       Виленка, прожевала еще один бутерброд и сказала:
       -- Сейчас, папа. Еще чуть-чуть.
       Герман махнул рукой и ушел к себе. Вилена крикнула ему вслед:
       -- Маме позвони, скажи, что я тут!
       -- Естественно, -- глухо донеслось из коридора.
       По дороге на вызов Виктор завез Вилену домой. В подъезде он ее поцеловал, от Вилечки нежно пахло духами "Диориссимо" и коньяком.
       На следующий день, они встретились снова. У Вилены опять начинался предэкзаменационный мандраж. Теперь к нему присоединилась и боязнь на национальной почве. Когда пришел Виктор, она сидела над учебником физики за девятый класс.
       -- Ну что? -- Спросил Витя, -- как физика?
       -- Не знаю. По билетам отвечаю, -- сказала Вилечка, -- а вот если начнут каверзы строить?
       Носов понял ее состояние.
       -- Малыш, я тебе уже говорил, в каждом экзамене всегда есть элемент везения, причем во вступительных его гораздо больше, чем в семестровых. Понимаешь? Тебе фантастически везло до сих пор, почему должно перестать теперь? Ты думаешь экзаменатору приятно валить студента? Это не так. Конечно придурки везде есть, но порядочных людей больше. Уверяю тебя, если твой экзаменационный лист попадется в руки нормальному экзаменатору и ты хорошо ответишь, да так, чтобы твой ответ слышали другие, никто тебе пару не поставит, а трояка хватит для поступления.
       Вилечка успокоилась. Она посидела над учебником, потом закрыла его и сказала:
       -- Все равно ничего в голову не идет, давай куда-нибудь сходим?
       Виктор, ощущавший фантастическую легкость в организме от пяти дежурств через сутки, и мечтавший больше всего отоспаться, предложил:
       -- Я может, выгляжу полным идиотом, но что ты скажешь, если мы съездим на Клязьминское водохранилище или в Химки? Чертовски хочется искупнуться, но в Химках и на левом берегу вода с мазутом, а в Клязьме почище.
       Вилена обрадовалась:
       -- Сейчас, я только купальник надену! -- она залезла с головой в шкаф и через секунду вынырнула с маленькими цветастыми тряпочками. Взялась за завязки халатика и сказала: -- Отвернись, пожалуйста.
       Носов улыбнулся.
       -- Это точно! Если я не отвернусь, то нам придется остаться. -- И отвернулся.
       Вилена быстренько разделась и натянула купальник.
       -- Ну, как?
       Носов повернулся.
       -- А с чего это ты взяла, что я теперь не захочу остаться?
       Вилечка покрутила попочкой в сверкающих плавках.
       -- Фигушки! Едем! Потерпишь еще три дня. Сейчас самый опасный период!
       Уже выходя из квартиры, Виктор сказал:
       -- Знаешь, я где-то потерял бумажник.
       Вилена огорчилась.
       -- Денег много?
       -- Да нет, трешка. Но там была твоя фотография... -- Виктор, наклонился и поцеловал ее, -- Прости меня, я такой лопух!
       Виленка засмеялась.
       -- Никакой ты не лопух! Тебе просто надо отдохнуть.
       Физику она сдала без приключений. Билет достался простой, задача еще проще. Вилена отвечала с таким безразличием к своей судьбе и уверенностью, что экзаменатор молча выслушал ее, исправил ошибку в формуле, описывающей колебательный контур, поглядел в экзаменационный лист и поставил "четыре". Только закрыв за собой дверь аудитории, Вилена поняла, что стала студенткой!

Глава пятая

Последняя осень

       Утром Носов принял, как всегда, двадцатую бригаду и к нему села Вилечка Стахис. У нее, как у каждого студента-вечерника, был один свободный день, в который она и выходила на дежурство. Теперь они редко совпадали графиками, но когда совпадали, их ставили вместе... Носов никогда не просил, но диспетчера не бестолковые люди. Он дорабатывал еще две недели и увольнялся. Виктор уходил работать в больницу.
       Морозов открыл свою -- двенадцатую и трудился один... Если все будет нормально и никто из работников не заболеет, в семь Носов откроет вечернюю бригаду, а в одиннадцать ночи к нему подсядут и Морозов с Вилечкой...
       Они встречались почти каждый день. Ходили в кино, гуляли в парке Покровское-Стрешнево, или уезжали в центр и бродили по старой Москве. В четыре Вилечка бросалась в метро и ехала в институт, а Носов или ехал вместе с ней, и ждал ее во дворе пока стояло тепло, или возвращался домой, если были дела.
       Летом, как только кончился обязательный двухлетний срок работы по распределению, Виктор подал документы в ординатуру.
       Зав. подстанцией огорчился и порадовался. Он подписал заявление Виктора о служебном переводе в больницу и спросил:
       -- Подрабатывать будешь?
       -- Обязательно, -- ответил тот, -- Куда ж я от вас и Вилечки?
       Герман улыбнулся, мелькнула мысль: и чего они тянут?
       Стахис не мешал им, и Носов уже довольно часто бывал у них в гостях... Пили чай с круглым дырявым пирогом с медом, который готовила мама Германа, Ольга Яковлевна... Носов слушал ее необычный говорок, смотрел, как она всплескивала пухлыми ручками, когда рассказывала про своего безвременно ушедшего Изю, про их горькие приключения, про маленькие, но неизменные радости. Раньше для Носова тема репрессий в России была тайной за семью печатями. Он слышал об этих событиях не больше других, поэтому для себя решил, не судить о том, чего не знает. Мама -- Анастасия Георгиевна никогда не рассказывала о первом муже. На вопрос Вити, кто это? При разглядывании ее старого фотоальбома с пожелтевшими фотографиями, она отвечала: мой первый муж, он умер. На вопрос же, от чего? Отвечала коротко -- сердце.
       Утренние вызовы это остатки ночных. Носов разбирался в тяготивших людей проблемах, лечил, развозил по больницам, не забывая при этом пообниматься и поцеловаться с Вилечкой, которая в машине послушно сидела в салоне в большом удобном кресле, завернувшись в черную суконную шинельку. Носов не пускал ее на переднее место. Она просовывалась в открытое окошко в переборке и тихо мурлыкала ему на ухо, как сытая кошка, просто от чувства полноты жизни. Виктор уже давно познакомил Вилену с мамой, раньше, чем сам вошел в семью Стахисов.
       Анастасия Георгиевна очень приятно встретила Вилену, глядя на изящную девочку, она умилялась, и за столом подкладывала ей кусочки пирога или торта. Анастасия Георгиевна была не намного моложе бабушки Вилены, и хотя они были немного знакомы, Вилена воспринимала ее не как маму Виктора, а как бабушку. Но особенно радушно Вилену встретила рыжая Динка, она изо всех сил мотала лохматым хвостом и влюбленными глазами смотрела на нее, пока Вилена сидела на кухне, а на ее коленях лежал длинный Динкин нос. Носов говорил строго:
       -- Что собака делает на кухне? -- и Динка, понурив голову и развесив уши, брела в прихожую, на середине пути останавливалась и оглядывалась: "может, передумали, и я могу вернуться?", но Виктор строго смотрел на нее, и Динка уходила совсем на коврик в прихожей, там долго крутилась на одном месте и, наконец, с тяжелым вздохом падала всеми мослами на пол. Когда, Носов и Вилена впервые остались вдвоем в квартире Носова, Динка с любопытством наблюдала за их поведением, но как только их игры дошли до апогея, она засмущалась и ушла. Больше она ни разу не зашла в комнату, где Виктор был с Виленой.
       На подстанции их отношения не были секретом, но работать вместе они могли, пока не были женаты. Таковы неписаные правила скорой помощи. Их водитель на дневной бригаде -- Толик Садич, давил на педали, крутил баранку и не вмешивался. Ну, любовь! Ну и что? Дело молодое... А Носов вона куда махнул, ухаживает за дочкой заведующего... Ну и пусть. Девочка весьма призывная, не красавица-модель, но смотреть приятно.
       Вечером Носов отсел от Вилечки, открыл ночную бригаду и должен был работать соло до одиннадцати... Носов не расстроился, особо... Но все-таки таскать восьмикилограммовый ящик маленькой девочке Вилечке... Было в этом что-то несуразное, выходящее за рамки нормы... Она ему однажды призналась, что некоторые из водителей ходят с ней, специально, что бы носить эту тяжесть, да и на всякий случай... мало ли что. Прошло полтора года, срок немалый для фельдшера скорой помощи, и она уже прошла боевое крещение: успешно сняла отек легких у дедушки с повторным инфарктом и весьма толково повела себя, когда остановили на улице гаишники при массовой катастрофе -- перевернулся автобус с рабочими, к счастью все остались живы, а ушибов, и переломов хватало! Но один случай встал в ее скоропомощной практике на особое место...
       Днем она возвращалась из далекой третьей инфекционной больницы по кольцевой. Машин было мало, и дядя Володя (Владимир Михайлович Меринов) летел под сотню, забыв, что ему до пенсии остался всего год. Вдали на дороге поднимался черный дым...
       -- Горит чего-то, -- сказал Меринов, -- сейчас подъедем, увидим.
       На дорожном кармане горела зеленая армейская ТЗМка (топливозаправочная машина) и вокруг нее на приличном расстоянии толпился десяток мужиков с маленькими автомобильными огнетушителями в руках. А рядом с кабиной ТЗМ лежал водитель в зеленом бушлате и огненные ручейки медленно охватывали его в пылающее кольцо.
       Вилечка выскочила из рафика, следом пыхтел Меринов. Они вклинились в толпу шоферов.
       -- Что горит? -- спросила Вилечка.
       -- Мазут. -- Ответил кто-то из шоферов.
       -- А что случилось?
       -- Кто ж знает. Похоже ему заплохело, он стал принимать на обочину, да не рассчитал и рубанул цистерной о столб... мы то позже подъехали он уже лежал, а мазут горел...
       Водитель ТЗМ лежал неподвижно у левого переднего колеса, а к нему медленно подбирался горящий ручек, полыхало уже под топливным баком...
       Шофера толпились, поливали горящий мазут из ручных огнетушителей, базарили:
       -- Надо бы вытащить мужика-то!
       -- Да как его вытащишь, вон как горит!
       -- Сейчас рванет бак, -- сказали в толпе,
       На Вилечку вдруг что-то нашло, она подбежала к рафику и, откуда только силы взялись, рывком распахнула вверх заднюю дверь, выдернула с направляющих носилки и в три прыжка доскакала по чистому от огня участку до лежащего на земле водителя горящей машины... На этом чистом участке, отрезая обратную дорогу, немедленно образовалось коптящее озерцо. Ей орали и махали руками, но она, упираясь в колесо ногами, закатила тяжелое непослушное тело на носилки и, повернув их в направлении толпы, где уже бегали со шлангами подъехавшие пожарные, толкнула изо всех сил. Носилки на колесиках благополучно выкатились из огненной стены, мужики приняли их, сорвали горящий бушлат с лежащего водителя, а на Вилечку вдруг обрушились потоки ледяной воды и пены... Ослепленная она побежала в образовавшуюся брешь, ее перехватили, стали укутывать во что-то жесткое, пахнущее хлоркой, она попыталась отбиться, но голос дяди Володи говорил укоризненно -- успокаивающе:
       -- Пигалица! Что ж ты делаешь!? А если бы рвануло? -- начался страшный озноб от холода и страха, пришедшего, потом, после всего и она заревела, уткнувшись в жесткое колючее одеяло с носилок... В этот момент раздался взрыв, ТЗМ запылала веселее...
       Не приходящего в сознание водителя забрала другая бригада, подъехавшая вместе с пожарниками...
       Она заехала домой переодеться, а на подстанции получила мощнейший выговор от отца, который устроил ей выволочку сначала как отец, а затем и как зав. подстанцией... Сгоряча хотел ее даже снять с линии, но она упрямо мотала головой и повторяла: "Я не уйду...". А потом Носов, которому все рассказали водители, и диспетчера, молча сунул ей на кухне огромную кружку горячего чая с коньяком... и сказал тихо:
       -- Ты молодец... Но больше не делай так, я прошу.
       Она смотрела на него глазами полными слез, и даже мелкие бусинки повисли на ресницах.
       -- Он же мог погибнуть... -- пробурчала она, хлюпнув носом, в кружку.
       -- Могла погибнуть ты, -- сказал Носов, -- а для меня это важнее... Ты прости меня, но когда ты его укладывала на носилки, он уже был мертв...
       Вилечка побледнела...
       -- Как же так?..
       -- Он умер, еще когда вываливался из машины, -- сказал Носов, вздохнув, -- наверное острая сердечная недостаточность. Хорошо, хоть остановиться успел...
       -- Откуда ты знаешь? -- недоверчиво спросила Вилечка.
       -- Звонил диспетчеру на Центр, -- ответил Носов, -- готовься, вынесут благодарность за героизм на пожаре... А я просто запросил, куда повезли его, и мне сказали -- 2-й судебный морг...
       -- Ну и что! -- упрямо сказала она. Слезы вдруг высохли -- мне некогда было его осматривать. Ну, неужели ты думаешь, что все это имеет какое-то значение...
       Да, думал Носов, и теплое чувство нежности разливалось в груди, не имеет это никакого значения. На том стоим...
       -- А благодарность... Знаешь, мне не нужно никаких благодарностей, -- тихо сказала Вилечка, -- Ты-то ведь понимаешь, что ни о каких благодарностях в этот момент не думаешь... -- а потом ворчливо проговорила -- Больше так не делай, интересно, я, что каждый день попадаю на такие случаи?
       Носов привлек ее к себе, погладил по темной гривастой головке и, заглянув в огромные затуманенные глазищи, поцеловал.
       -- Конечно, понимаю, малыш.
       В этот момент диспетчера, которым стало скучно, прохрипев и прокашляв селектор, объявили:
       -- Доктор Носов! У вас вызов... Тринадцатая бригада!
       Носов отобрал у Вилечки остатки остывшего чая и, сделав мощный глоток, зашагал к диспетчерской.
       Вилечке и в самом деле через два дня на утренней конференции Стахис лично зачитал благодарность от начальника пожарного управления Москвы. Ее поздравляли, шутили, что положена медаль "За отвагу" Но многие, все-таки, сошлись на том, что только такие пионерки могут кинуться в огонь очертя голову. А Меринов чертыхался и штопал прогоревшие носилки суровыми нитками...
       После того случая, Вилечка как-то спросила Носова:
       -- Как ты думаешь, что нас заставляет здесь работать? Ну ведь не только же зарплата...
       Носов задумался, очень хотелось ответить, что зарплата совсем немаловажный фактор, но он понял Вилечкин вопрос, и шутить не стал.
       -- Ты понимаешь, я не могу в двух словах объяснить, но вместо этого расскажу про один эксперимент, что мы провели еще, когда я учился на третьем курсе. -- Вилечка устроилась поудобнее в кресле. Носов достал сигарету, -- не против, если я закурю? -- Вилечка махнула ладошкой -- кури. -- Так вот. Я тогда занимался в СНО -- студенческое научное общество на кафедре физиологии. А должен сказать, что тогда, да и сейчас, кажется, одна из тем кафедры была вызванные болевые потенциалы. Суть исследований заключалась в том, что изучались электропотенциалы мозга в ответ на болевые раздражители. У кроликов! -- пояснил Носов в ответ на немой Вилечкин вопрос, -- Метода была такая: Кролику вживлялись электроды в мозг, подтачивались резцы, на них вешались электроды, на которые подавался импульсами ток. Кролик испытывал острую зубную боль а эти потенциалы суммировались компьютером и рисовалась кривая ВП (вызванного потенциала). А затем вводил ись разные препараты. Ну, в общем, ты поняла? -- Вилечка кивнула, -- Но я все это рассказываю вот, к чему. Сидели мы как-то за чаем после очередной серии в лаборатории вечером, я с другом, ассистент Шумаков Сережа, и доцент Громов, и разговор вдруг пошел насчет парапсихологии, экстрасенсов и прочих околонаучных вещей. Мы спорили, но не так, что каждый стоял своем, а скорее это был диспут, где каждый пытался найти, хоть какую-то мало-мальски понятную гипотезу объясняющую чувствительность. Шумаков тогда высказал идею, что человек может чувствовать выделяемую другими людьми в пространство информацию. Но не всегда может ее понять, осмыслить. Из этого появилась такая мысль -- посадить студента спиной к кролику, заставить его решать задачи, тесты, снимать с него различные показатели с мозга, сердца, кожи и кишечника, при этом кролик будет испытывать боль. Эмоции, испытываемые им, страдания, выплескивающиеся в окружающие пространство должны восприниматься студентом и отражаться в изменении биопотенциа лов. Ты поняла? -- Вилечка кивнула. Носов продолжил. -- Так вот, мы тогда провели около сотни студентов по этой методике.
       -- И что? Получилось?
       -- Получилось. -- сказал Виктор. -- больше половины достоверно отреагировали на боли кролика, не зная что с ним. А часть отреагировала очень остро. Громов тогда сказал: вошли в резонанс. Понимаешь, повышенная максимальная чувствительность к чужой боли и страданиям не может быть без резонанса. Интересно, как ребята описывали свое состояние душно, в туалет хочется, тревожно, сушит во рту и похожие реакции. Никто не знал про кролика, но те, кто вошел в группу положительных реакций ощущали себя довольно неуютно.
       -- Ну и к чему ты это рассказал? Думаешь, мы с повышенной чувствительностью? -- спросила Вилена, -- как-то не вяжется. Мы же все циники, в большей или меньшей степени.
       -- А отчего? -- Носов усмехнулся горько, -- Это же защитная реакция. Весь цинизм слетает, когда попадаешь в серьезную ситуацию. Ты о другом подумай, что нас всех держит на скорой и в медицине вообще? Подсознательное желание прийти на помощь? И больше всего, это то чувство удовлетворения, когда все удается. Ведь так? С чем можно сравнить радость и удовольствие оттого, что спас чью-то жизнь? А с чем можно сравнить беспомощность и боль, когда человек умирает, а ты не в состоянии ему помочь? -- Носов затянулся, помолчал, выпуская дым в сторону от Вилечки, -- А цинизм, это все напускное. Маска всего лишь.
       В одиннадцать Морозов сдал дневную бригаду и запрыгнул к Носову, который получил вызов "плохо с сердцем". И они укатили, не дожидаясь, пока Вилечка передаст бригаду другому составу. Пусть посидит, поужинает...
       Водителем у них был Рифат Сагидуллин, маленький татарин, причем почему-то совершенно не похожий на татарина, только иногда, когда у него было хорошее настроение, он раздвигал в разные стороны высокие скулы, щурил глаза и говорил, изображая чукчу: "Моя понимай, начальник. Баранка крути, Дорога ехай... Какая, такая магазин? Не положено!" и поднимал палец. Но это все шутки. Рифат учился на юридическом факультете заочно и уже перешел на 4-й курс, а к учебе относился очень серьезно, Носов еще ни разу не видел его, возвращаясь с вызова в машину, не читающим учебник или конспекты...
       На вызове все оказалось очень серьезно. Сорокапятилетний мужчина, держась левой рукой за грудь, сжимал в правой телефонную трубку, но сил положить ее уже не имел. Дверь он открыл еще до того, как дозвонился до "скорой"... Видно понимал, что дело плохо... Они сразу разложили его на полу и, встав на колени вокруг, занялись каждый своим делом: Носов раскручивал провода кардиографа, а Морозов набирал наркотики и собирал капельницу. Уже через пять минут на кардиограмме нарисовался здоровенный инфаркт, и Носов, перехватив у Морозова флакон с раствором, скомандовал:
       -- Иди за носилками!
       Володя послушно отдал капельницу доктору, который добровольно встал вместо штатива, и побежал к лифту. В квартире больше никого не было, видно мужчина жил один.
       Рифат занес носилки в комнату, решительно отодвинул к стене стол, и установил их рядом с лежащим на полу мужчиной. У того уже порозовели губы, и он даже пытался улыбнуться... "Все нормально, ребята! Мне уже лучше". Они втроем, аккуратно подхватили его и уложили на носилки, после чего понесли к лифту... Рифат шел сзади, а Носов с Морозовым, ухватив по ручке, впереди. Кое-как занеся носилки в грузовой лифт, они спустились на первый этаж... Носов продолжал держать капельницу и они сели в салон вместе. Рифат включил им большой свет, Морозов подвесил флакон к специальному держателю. Неслись в ближайшую больницу.
       Они успели. В машине мужчина попытался еще раз потерять сознание от пробуждающейся боли в груди, но Носов решительно пресек эту попытку -- ввел кубик морфина. Больного приняли в кардиореанимации, деловито разглядели пленку, покачивая головами "большой, большой"... Увезли в палату, обклеили датчиками, повесили новые капельницы... И, как всякий раз, Носов выдохнул напряжение...
       В начале первого они выехали из больницы на подстанцию. Еще когда Виктор получал вызов, в одиннадцать, Вилечка поймала его в раздевалке (Носов доставал из заначки последнюю пачку "Явы") и, как только он повернулся к ней, прыгнула и прижалась к нему всем телом, обхватив руками и ногами, как обезьянка. Она посопела ему в ухо и прошептала:
       -- Уже две недели и ничего...
       Носов сперва не понял.
       -- Как это две недели, а вчера? -- потом до него стало доходить, но он спросил на всякий случай, -- Чего -- ничего?
       Вилечка покрутила глазищами, объясняя бестолковому доктору "Чего -- ничего".
       -- Да, -- сказал Носов, -- здорово. -- Он проговорил это без эмоций, в нем боролись сразу два чувства и радости и тревоги... Жизнь делала крутой поворот.
       Вилечка почесала нос об щетинистую щеку Виктора и спросила спокойно, будто ничего не произошло:
       -- Что делать будем?
       Носов прокашлялся в уме, и сказал:
       -- Пока не знаю, надо подумать... У нас ведь есть время?
       -- Есть, -- кивнула Вилечка и прижалась еще крепче.
       Носов поцеловал ее и, взяв под мышки, приподнял, как ребенка.
       -- Давай, я сейчас съезжу на вызов, пока подумаю, а ты тоже подумай, как нам легализоваться?
       Вилечка встала на ноги и спросила:
       -- В каком смысле?
       Носов ее не отпускал.
       -- Ну, ведь рано или поздно нам бы пришлось перейти на легальное положение, расписываясь или нет... А жить, я думаю, можем у нас...
       Вилечка вскинулась.
       -- А у нас что, нельзя? У нас трехкомнатная квартира, можно и у нас!
       -- Ну конечно! -- Виктор ее еще раз поцеловал, -- только надо все спокойно взвесить... Прости, но я должен ехать... Ты посиди пока, подумай... И я тоже подумаю, потом обсудим спокойно, -- говорил он уже на ходу, пятясь задом к двери...
       И вот, возвращаясь на подстанцию за ненаглядной, он думал... Видимо, как они ни подгадывали, как ни пытались избежать нежелательного, природу не обманешь... Только бы эта дурындочка не решилась на прерывание, а то сейчас подружки насоветуют... Маточные стимуляторы достать не проблема... Потом расхлебывай... С другой стороны, как Герман отреагирует? Вряд ли будет прыгать от радости, да и Мария Ивановна его...
       Мария Ивановна, Маша -- красавица, сероглазая блондинка, годы ее не меняли, да и нечего там было менять, ведь ей только-только минуло сорок... А к Носову она относилась с какой-то странностью... Вроде и симпатизировала, но в тоже время как-то сказала Вилечке, что с Носовым ей лучше дела не иметь... И Виктор поначалу записал ее в махровые интриганки... Однажды, Мария Ивановна, кажется во второй его приход к Стахисам, почти год назад, уловив момент, осталась с Виктором с глазу на глаз. Она взяла его за руку, и так поглядела на него, что Носов встревожился, да не просто встревожился. Мария Ивановна всегда дружелюбная, спокойная. Носов любовался, наблюдая их отношения с Германом. Создавалось такое впечатление, будто они только вчера поженились... И Носов никак не мог понять, что такого сверхважного Мария Ивановна хочет ему сказать? Может, шутит или разыгрывает? Однако Мария Ивановна очень грустно сказала:
       -- Вы хороший человек, Витя, и мне симпатичны. Но, поверьте, не выйдет ничего хорошего у вас с Виленой.
       Такого поворота Носов не ожидал. Будто что-то оторвалось внутри. Во рту вдруг пересохло, и язык не шевелился. Он ничего не мог сказать, потом выдавил:
       -- Почему это? -- Рядом с Марьей Ивановной, он чувствовал себя пацаном, мальчишкой, ровесником ее дочери. -- Слишком стар?
       -- Ну, если вам, Витя, такое объяснение подходит, считайте, что да, меня беспокоит разница в возрасте. Хотя, дело не в этом... -- Мария Ивановна на секунду отвела глаза, а Носов встревожился не на шутку. Он вдруг почувствовал, она что-то не договаривает. А потом разозлился:
       -- Я не мальчик, Мария Ивановна, да и Вилена не ребенок, я ее люблю, серьезно и честно. Это не флирт, верите вы или нет. И мне жаль, что вы так думаете. У Вилены, может и первая любовь, не знаю. По идее этот возраст должен был бы уже пройти. А у меня, поверьте, не первая, и я очень хорошо понимаю, где симпатии, а где настоящее чувство. Не стану ни клясться, ни божиться, это все глупо, но я ее люблю, по-настоящему. И плевать я хотел на эту разницу, как и Вилена!
       Мария Ивановна вздохнула, и ответила:
       -- Ну что ж, все в вашей воле. Пусть будет, как будет...
       Во всей этой беседе, было что-то странное. Никак не вязались тяжелые и непонятные слова с голосом и видом Маши, но Носов ничего не замечал. От обиды ему даже смотреть не хотелось на нее.
       А потом все было очень мило и пристойно. И ни разу больше Мария Ивановна ни с Виленой, ни с Виктором, ни с Германом не завела разговора о нежелательности дружбы своей дочери и Носова.
       После этого странного разговора Носов ходил оглушенный, настолько его поразили ее слова, но было уже все равно. Он любил, любил нежно и глубоко... И, в конце концов, это странное пророчество и разговор, ушли в глубины памяти...
       Рифат ехал не спеша, время от времени осматривая переулки, мимо которых они проезжали, не подкарауливает ли какая-нибудь бригада, что б сесть "на хвост"? Морозов, как всегда, дремал в кресле. В салоне было тепло, Рифат исправно топил.
       Носов сказал совершенно спокойно:
       -- Да куда же он едет?
       Рифат начал поворачивать голову направо и в этот момент страшный удар буквально вышвырнул его через открывшуюся дверь на дорогу. Рифат прокатился по инерции и завозился в грязи, пытаясь встать. Смявшийся, словно был из бумаги, рафик двигался боком мимо и, ударившись о столб, стал сгибаться вокруг него. Над рафиком выползла уродливая зеленая морда ЗИЛА 131 с решетчатыми фарами. Рифат вскочил не чувствуя боли и рванулся к рафику, но ноги вдруг стали отказывать... К нему подбежали, помогли подняться, Рифат ничего не понимая, рвался к скорой, и когда, наконец, обнял ее, опираясь руками о капот истерзанной машины, увидел... Но сил уже не было понять.
       -- Посмотрите в салон, -- прохрипел он, и тут увидел потоки из под огромного зиловского бампера. Кровь стекала на дорогу и смешивалась с пылью и грязью, скатывалась в комки и отблескивала в фонарном свете красноватой чернотой...
       -- Мне надо на подстанцию, -- сказал он. Прохромал к ближайшим Жигулям, вставшим у обочины и, повернувшись к набиравшимся свидетелям катастрофы, сказал снова, -- Мне надо на подстанцию, тут рядом, отвезите...
       Вилечка бродила по коридору на первом этаже, она уже перечитала все объявления, еще раз повторила инструкцию по кодированию карточки, выпила весь чай и ждала, ждала...
       Вдруг хлопнула наружная дверь, и в холл вошел, опираясь на какого-то постороннего мужчину, серый и грязный Рифат Сагидуллин. Вилечка рванулась к нему:
       -- Что случилось?!
       Но Рифат молча ее оттолкнул и, зайдя в диспетчерскую, закрыл собой дверь изнутри, опершись на нее.
       -- Ребята погибли, -- тихо сказал он. -- У стадиона.
       -- КАК!?
       -- ЗИЛ... в лепешку..., -- он вдруг побелел и начал оседать на пол.
       Диспетчера засуетились, вызвали по селектору старшего врача. Тот отодвинул Вилечку, что скреблась у двери, и, быстро осмотрев лежащего без сознания Рифата, сказал:
       -- Четыре ребра, коленная чашечка и мощное сотрясение... Похоже шок, торпидная фаза. Вызывай восьмерку. Они здесь?
       До Вилечки вдруг начал доходить смысл происходящего, она ворвалась в диспетчерскую и закричала:
       -- Где?!
       Одна из диспетчеров, дозваниваясь заведующему домой, сказала:
       -- У стадиона.
       Рифата уже уносили в машину... После наркотиков он стал приходить в себя, но вдруг заплакал, глядя на Вилечку... Она спросила:
       -- Что с ними, Риф?
       А он что-то зашептал по-татарски и закрыл глаза...
       Около изуродованного рафика и нависшего над ним ЗИЛа первым остановилась бригада Сашки Костина и Марины Золочевской. Сашка выскочил из кабины, с одного взгляда, поняв, что в носовском рафике все кончено, подбежал к ЗИЛу и стал вырывать из-за руля мертвецки пьяного водителя. Тот спал, положив голову на руль... Похоже, он даже не заметил аварии. Сашка выволок кульком мужика в черном промасленном комбинезоне, достал из кармана флакон с нашатырем и сорвав с головы пьяного вязаную шапочку, обильно смочил ее, а потом натянул прямо на слюнявую раскисшую рожу.
       Марина обошла изувеченный рафик и попыталась открыть вколоченную переднюю дверь... Она видела через разбитое стекло белое без кровинки лицо Носова, искаженное молниеносной мукой. А что там в салоне? Морозов наверное спал, как всегда...
       Костин дождался, пока пьяный начал судорожно стаскивать шапочку, помог снять и, поставив стоять, с ненавистью глядя в белые пустые глаза, врезал в челюсть. Пьяный упал. Сашку вдруг схватили за руки, он оглянулся и увидел милиционера, тот сказал:
       -- Не надо... Все равно не поймет...
       Костин дернулся и заорал:
       -- Из-за этого гада, ребята погибли! Ты понимаешь, он убил их!
       -- Все равно. -- Сказал милиционер, -- он узнает... завтра. Но бить не надо. Во всяком случае, здесь и сейчас... -- добавил он тихо.
       Милиционер отпустил Сашкины руки и, подхватив пьяного, потащил к машине ГАИ, засунул на заднее сиденье.
       Подъехал на стареньком москвиче внезапно разбуженный Герман Стахис. Милиционеры отогнали ЗИЛ, а водители скорой (все проезжающие мимо бригады останавливались) с монтировками пытались открыть заклиненные двери. Наконец их вытащили, положили на подставленные носилки. Герман смотрел на то, что осталось, и ком в горле мешал ему отвечать на вопросы. Он махнул рукой, "увозите, увозите же".
       Когда два рафа скрылись за поворотом, к месту аварии пешком пришла Вилечка и, увидев искореженный рафик, подошла к отцу, как сомнамбула, и спросила:
       -- Они умерли? Оба?
       Герман прижал ее к груди и, преодолевая ком в горле, сказал хрипло:
       -- Оба.
       Он отвез ее на подстанцию, привел в свой кабинет, вытащил из тумбочки стола початую бутылку армянского коньяка и, плеснув полстакана, выпил не поморщившись, потом на треть налил еще и протянул Вилечке:
       -- На, выпей. -- Она покрутила головой, и хлюпнула носом. -- Выпей, так надо.
       Он спустился в диспетчерскую и сказал:
       -- Дайте мне их координаты. Надеюсь, вы еще не звонили?
       Диспетчера дружно подтвердили, что они никому не звонили. Герман взял бумажку с записанными на ней адресами и телефонами Носова и Морозова.
       Когда вернулся, в свой кабинет, оказалось, Вилечка выпила коньяк, и, забившись в уголок дивана, плакала... Он хотел подойти к ней... но передумал, и сел за стол, положив голову на руки.
       Утром в кабинет зашел старший врач. Вилену ночью отвезли домой.
       -- На конференцию идешь?
       Герман махнул рукой.
       -- Проведи сам, мне не до того... -- и показал на лежащую перед ним бумажку с телефонами, -- надо позвонить...
       Старший врач понимающе кивнул, это проблема. У Виктора одна мать, пожилая женщина, как ей сказать? У Морозова жена молодая на шестом месяце...
       В конференц-зале висела мрачная тишина, сотрудники тихо переговаривались, обсуждали ночное событие. Старший врач, вышел за трибуну и сказал:
       -- В общем, так. Вы все знаете, что случилось... Погибли врач Виктор Васильевич Носов и фельдшер Владимир Владимирович Морозов. Вместо разбитой машины придет резерв. Все подробности -- завтра. А сегодня давайте работать.
       И ушел из зала.
       Стахис поймал его в коридоре.
       -- Я не могу звонить. Поехали. Расскажем.
       Их хоронила вся Московская Скорая, так рядышком и положили. На архангельском кладбище. Все было и речи, и памятник, и ограда... Кто-то вспомнил, что такое бывает очень уж часто, почти каждый год... А проезжая мимо того места, каждый водитель скорой сигналил, отдавая маленький долг памяти отличным ребятам.

Продолжение >>