Гульзарка
Ольга Таро
Теплый, рыжий лучик, давно подбиравшийся к спящей на веранде девочке, ласково раздвинул ее задрожавшие реснички и пролез-таки в узкие щелочки век, никак не желавшие распахнуться навстречу новому, чудесному, летнему денечку. С вечера набегавшейся Лельке, страшно не хотелось просыпаться. Лучик, быстро растекся теплым блинчиком по лицу и делать вид, что спишь уже не было смысла, тем более, слышно, как с улицы кто-то кричал: "Леньк-а-а-а, ты выйдешь, а? Ну, Леньк-а-а-а..." Через минуту опять: "Леньк-а-а-а!"
"Гульзарка!" сквозь сон подумала Лелька. "Точно. Уже полчаса канючит, наверное, и еще будет кричать. Все равно сколько, пока не выйду. Дарья Демьяновна говорит, что Гульзарка поздняя дурочка. Дурочка потому, что у нее всегда сопли висят под носом и в школе она не учится. А почему интересно "поздняя"? Подумаешь -- сопли. У кого они сейчас не висят? Уже пол-лета прошло, а мы еще ни разу на озере не купались. Холодно. Сама-то Дарья Демьяновна, лучше что ли? Все время сморкается. Как чуть, так мама зовет ее уколы ставить. Откуда она их только берет, такие болючие! А Гульзарка хорошая. Добрая, если ее не дразнить, конечно. Ой, мамочки, да она же мне сегодня обещала ишака дать покататься! Как это я забыла?" всполошилась Лелька, выскочив из-под одеяла и, на ходу залезая в штаны, бросилась через ступеньки с крыльца во двор, крича: "Иду-у-у-у!"
Однако, добежав до ворот, она нашла их запертыми снаружи на ключ, а вместо ключа в замочной скважине торчала записка, где маминым категорически учительским подчерком предписывалось: "Подружек не водить. Сидеть дома. Отцу к обеду пожарить картошки. Мама".
Ясно. Домашний арест, как и обещано накануне.
Мама, конечно, догадывалась, что замкнутые ворота не удержат Лельку дома. Но рассчитала все точно, когда не оставила ей ключей, зная, что хозяйственная девчонка никогда не бросит дом открытым, даже при запертых воротах. И ошиблась. Не учла мама того, что закрытые ворота на нашей улице означали одно: хозяина нет дома. Этого было достаточно, чтобы никто не стал ломиться во двор, а тем более в дом. Ну, если он, конечно, жил на "нашем краю". Правил поведения на других концах их небольшого города, Лелька не знала, но если бы они были там другие -- очень удивилась бы. Потому с чистой совестью, быстренько перемахнув через забор, машинально отметив, что вчерашний шмоток заплатки опять отделился от материковой части штанов, она, наконец, предстала перед охрипшей уже Гульзаркой.
Гульзарка, выставив наружу два ряда крупных, кривых зубов, выразив тем самым неописуемое удовольствие, радостно спросила:
"Мамка ушел?", имея в виду, конечно же: "Твоя мама уже ушла на работу?"
"Гульзар, а Гульзар дай ишака покататься? Ты вчера обещала, помнишь?" -- Не стала расшаркиваться Лелька.
"Да и не Ленька я вовсе, а Лелька, бельмесе!? Понимаешь!?". Гульзарка перестала улыбаться.
"Ай! Чон-дада ругаться будет!" потом, подумав немного, добавила, -- "А ты дашь хлеба с вареником?" Ура! Это означало: торг здесь уместен и все будет зависеть от количества хлеба с вареньем, которое Гульзарка любила до смерти и которого в кладовке у Лелькиной мамы было не меряно. Быстро уладив дело к всеобщему удовольствию, Гульзарка пошла за Усюнжановым ишаком, а Лелька тем же манером, через забор, отправилась за вареньем.
Усюнжан был уйгуром. Они всей семьей только недавно приехали из Китая и по-русски говорили еще плоховато. Но все отлично понимали друг друга, потому что были соседями. Хоть и разделял соседские огороды высокий глиняный дувал, зато ворота никогда не запирались. И собак во дворах не держали -- чтобы на гостей не бросались. На нашем краю все уважали Усюнжана. Его считали хорошим хозяином. У него был большой саманный дом, две коровы, бараны и старый ишак, на котором Усюнжан по воскресеньям ездил на нижний базар. Жену его все звали Усюнжаниха -- ее настоящего имени не знал никто, да и не нужно это было. Детвора называла ее запросто -- чон-апа, большая мать, бабушка значит.
У них было шестеро детей. Старший -- Мотай, был женат на рыжей русской тете Шуре. Она красила волосы в сине-черный цвет, а брови и ресницы подводила усьмой. Но от этого не становилась больше похожей на уйгурку, как ей того хотелось. Все равно она всегда носила платок на голове, узбекское платье и короткие штаны из шелка -- как и положено мусульманке. Тетка Шура хорошо говорила по уйгурски и просила, чтобы все соседи называли ее Шура-оча, сестра, значит. Так ее и звали.
Второй сын Хамид учился в пединституте и тоже был женат на русской девушке Тане, нашей соседке. Они жили у ее родителей.
Третий сын -- Махмуд был драчун и балабол. Взрослые говорили, что он умеет только "баранам хвосты крутить". Правда никто не видел, как он это делает.
Дочки Халида, Равшан, и Гюльзар были еще не замужем и жили с родителями.
Итак: Усюнжан имел ишака и ездил на нем на базар, Усюнжаниха целыми днями сидела на лавочке возле арыка и здоровалась со всеми соседями, Шура-оча доила коров и преподавала немецкий язык в медучилище, Махмуд пас баранов и все время улыбался. Остальные дела по хозяйству справляли Халида и Равшанка.
Самой большой гордостью Усюнжана был ишак, -- предмет вожделения и символ мужественности для всех мальчишек с нашей улицы. Ездить на нем мог только сам Усюнжан. Когда он надевал свой праздничный полосатый халат, расшитую бисером тюбетейку, вельветовые штаны и кожаные ичиги с блестящими галошами, подпоясанный шелковым поясом садился верхом на своего "тэкинца", то становился похожим на самого Ходжу Насреддина. Он гарцевал, держал спину ровно, подгонял его пятками, и все с восхищением смотрели на чон-даду, дедушку, то есть. Никто бы, пожалуй, не удивился, узнав случайно, что Усюнжан разговаривает с ишаком а, этот серый разбойник его понимает!
Гульзарке разрешалось водить ишака за повод, да и-то, только на траву за огороды, на "зады", по-нашему. Все подозревали, что Усюнжану Гульзарка затем и нужна была, потому что ни на чьем другом поводу ишак ходить не желал. За это ей прощалось о-о-о-чень многое. Но зато, когда ишаку приспичивало поесть или попить, а Гульзарки не оказывалось рядом, он задирал голову, оскаливал свои страшные зубы и начинал реветь с таким остервенением, что где бы ни находилась Гульзарка, она бросала все и летела на этот властный призыв, требовательный и могучий, сломя голову. В противном случае ее немедленно начинала искать вся семья по всей улице. Даже Усюнжаниха слезала с лавки и ковыляла на коротеньких полных ногах со двора на двор и везде спрашивала одно и то же:
"Гюльзара бар? Кайдабарасын Гюльзара? Ой-ме, кукуй! Худайим!" (Гюльзара есть? Где Гюльзара? О! Е-мое, плохо!)
И все понимали: сегодня Гульзарке попадет, потому что ишак будет орать до тех пор, пока Гульзарка не найдется. Ей разрешалось все! Но отлучаться со двора она могла только на расстояние ишачьего ора.
Имея на руках банку черносмородинового варенья, которое у Лелькиной мамы получалось особенно вкусным, и добрых полбулки хлеба, Лелька смело отправилась на очередное сомнительное предприятие, потому что все равно в этот день, ей уже должны были "всыпать". Во-первых, за самовольный уход со двора, во-вторых, за порванные штаны, в -- третьих за варенье, в -- четвертых... ну и так далее, обычно к концу дня всегда бывало за что. А сейчас часов девять утра, "подвигов" к вечеру наберется!
В принципе за одно, или сразу за все хорошее, теперь уже не имело смысла. Так, или примерно так, рассуждая, Лелька задумавшись, уткнулась прямо в Гульзарку, которая крепко привязанная за веревку к ишаку поджидала ее на углу дома. Они завернули в проулок и бодро зашагали на зады, утопая босыми ногами в мягкой пыли, которая, еще не успев как следует прогреться на солнце, неприятно обливала и холодила ноги. И за это попадет, по привычке, отметила про себя Лелька.
Мама называла ее Маугли, за стойкую нелюбовь к сандалиям. Ага, конечно! Попробовала бы она сама побегать в сандалиях! Пешком то, Лелька, не умела ходить вообще. Широкие носы сандалет цеплялись за малейшие неровности на дороге, и как следствие -- вечно драные, незаживающие коленки, ну и цыпки, конечно тоже. Но сандалики всегда были при ней -- на случай внезапного появления мамы или еще того хуже: старшей сестры, которая все равно расскажет маме, даже если Лелька даст ей поцарапать созревшие корочки на болячках. "Опять босиком ходила!" В любой момент могло раздаться, откуда угодно, " Все маме расскажу!"
"У-у, бабайка! ", ругнулась Лелька, своим невеселым мыслям, и переключилась всецело на ишака. Ишак был без седла. Лелька понятия не имела, во что это может вылиться, Гульзарка, наверное, тоже. Судя по всему, самым умным в этой компании был ишак. Один он и знал, что
такое ишак без седла, на котором кто-то впервые пытается проехать. А еще, он думал что знает, зачем идет на траву, но вот почему его сегодня сопровождают целых две девочки, похоже, даже не догадывался.
Дойдя до первой аппетитной лужайки, все разобрались по интересам. Ишак с удовольствием припал к траве, Гульзарка к -- варенью. Одна Лелька в растерянности стояла и не знала, что же ей делать?
А ей, предстояло, как минимум, сначала, влезть на ишака. Но как? Этого не знал никто, даже умный ишак. Ведь кроме уздечки, ушей и хвоста на нем ничего не было... Кстати, на Лельке, кроме штанишек, тоже. Что ж, решено было подвести его к огромному камню, лежавшему неподалеку от места действия. Но вот как раз туда идти ему и не хотелось. Там не было травы. Не понимая, что происходит (привели на траву, а сами таскают за уздечку и топчут его завтрак), он укоризненно смотрел на девочек темно-фиолетовыми глазами, задумчиво шевелил ушами и... не трогался с места, как бы давая время одуматься, чтобы потом не было кое-кому мучительно больно, а кое-кому мучительно стыдно.
Настырная Гульзарка дергая ишака за повод, раскраснелась от его упорного сопротивления. В ее глазах начинали собираться злющие слезы, и она уже не на шутку больно стегала бедное животное концом волосяной веревки. Лельке затея с ишаком тоже начинала не нравиться.
Но не такое все имели воспитание, чтобы отступиться каждый от задуманного! В итоге силы распределились следующим образом: Гульзарка, громко выкрикивая слова, (скорее всего даже не понимая их смысла), которые в таких случаях обычно употреблял Усюнжан, зашла ишаку сзади и яростно толкала его, вперед упершись ногами в камень, а руками в... хвост упрямца. Лелька усердно тянула его за повод. Но ишак, вытянув морду, и оскалив зубы, просто врос копытами в землю и стоял как монумент. Он действительно не понимал: чего от него хотят эти две дурочки? Начали понемногу собираться зрители. Куда-то спешащий Дос, друг Махмуда, остановился и некоторое время, наблюдая за борьбой "нанайских девочек", без колебаний, приняв сторону ишака, подошел и спросил:
" Эй, худайим! Чего к ишаку привязались?"
Лелька струхнула, а Гульзарка сказала, что это Усюнжан велел привязать ишака вон к тому камню.
"Вай, ме!". Он подошел к ишаку взял за уздечку, погладил его по морде и сказал: "Чу! Чу! Балам, чу!"
Ишак, оказывается, только и ждал этого заветного сим-сима. Он был хорошо воспитанным ишаком. Не в пример некоторым...
На человеческом языке это буквально означало -- "Вперед! Мальчик, Пошли!"
Дос набросил петлю на камень, покрутил возле лба пальцем, неодобрительно поглядывая на девочек, еще что-то сказал ишаку на ухо и, посвистывая, пошел своей дорогой. Изредка оглядываясь на живописную компанию возле камня.
Две "хитруши", дождавшись пока он отойдет на безопасное расстояние, тут же продолжили свои упражнения, но уже вооруженные новыми знаниями по части управления ишаками.
И Лелька, наконец, взгромоздилась верхом, к дикому восторгу Гульзарки. Ишак выразительно посмотрел на них: "Ох, девки, дождетесь!"
Гульзарка скомандовала: "Чу!", потянув слегка за повод, ишак пошел! А Лелька, мешком картошки, тут же свалилась к его ногам. Он посмотрел на нее спокойно: "Я же предупреждал!".
Гульзарка тыча пальцем в Лельку, смеялась, ишак решил, что все испытания для него на сегодня закончились, ну а в Лельке заговорило оскорбленное самолюбие. Она снова, быстренько вскарабкалась на ишака, теперь уже держа в своих руках конец от веревки, лихо скомандовала " Чу!", и чуть ли не узлом завязав ноги под брюхом бедного животного, заерзала на его спине, совершая поступательно-вращательные движения вперед. Ишак подчинился! Он шел строго вперед, ступая негнущимися ногами как больной рахитом, полиомиелитом и ящуром сразу, отчего "седок", в данном случае Лелька, в такт шагам клацала зубами, прикусывая губки. Налицо был явный расчет на то, чтобы катание, не доставляло никакого удовольствия.
Гульзарка вприпрыжку, диким мустангом, скакала рядом, показывая ишаку на собственном примере, как ему следует вести себя дальше. Хорошо еще, что он проигнорировал ее из гордости! И в нем не заговорила кровь далеких предков, а то бы Лельке совсем худо пришлось. Ей и так казалось, что она погремушка, в руках сумасшедшего, прыгающего на батуте.
И тут случилось непредвиденное -- ишак сначала наступил, а потом и застрял, передним копытом в консервной банке, оказавшейся на его пути. К его чести, он даже не сделал попытки самостоятельно избавиться от напасти, а сразу остановился как вкопанный. Гульзарка, опустившись перед ним на колени, попыталась высвободить копыто из банки, но неверным движением, краем банки врезалась в ногу ишака. Он дернулся от боли, инстинктивно врезав копытом, заправленным в консервную банку, прямо Гульзарке в лоб. На лбу быстро проявился характерный отпечаток в виде полумесяца. Гульзарка запричитала от боли: " Вай, худай! Вай, худай!"
Ишак равнодушно пошел дальше, припадая левой передней ногой на банку. В боку у него что-то екало, и жесткий хребет больно вонзался в Лелькины мягкие места, а она подпрыгивала на нем, каждый раз съезжая то на один, то на другой бок. Впереди был арык. Воды ишаку по брюхо. Ему то по брюхо, а вот Лельке по горлышко! Она, ни живая, ни
мертвая, находясь в полной прострации, ожидая своей участи, не рассчитывала ни на что хорошее. Вода хо-ло-дн-а-я бр-р-р-р! Прямо с ледников, не успевая прогреваться на бегу, торопилась по арыку к огородам.
Ишак, дойдя до мелководья, уже знал, что сейчас будет. Ему не раз приходилось такое проделывать с надоевшими, как блохи под попоной, седоками. Остановился, ничем не выдавая своих намерений и дождавшись когда "наездник" расслабит онемевшие ноги, резко наклонил голову к воде, якобы желая напиться, и Лелька как по горочке, да под белы ручки съехала по его шее прямо в воду. Бултых -- и по маковку! Пока она барахталась, ишак спокойно вышел на берег и, не оглядываясь, отправился домой, слегка прихрамывая и радуясь, что так легко отделался! Следом, на веревке, как мокрая курица, тащилась, припечатанная, копытом Гульзарка. Замыкала шествие Лелька. Имея полные штаны песка, в голове ил, в ушах водоросли, отсвечивая свежими синяками на боках, как боевыми доспехами, она счастливо блестела глазами, улыбалась и думала о том, как вечером будет хвастаться перед девчонками, что укротила Усюнжанова ишака.
Славная и добрая история.
Спасибо!!!
