Гипнопотам

1

       Сергей всю неделю яростно отбивался от сотрудников, наперебой взахлеб рассказывавших, как "Андрюша подошел вплотную к клетке льва, и, представляешь? Ничуть не испугался!" "А Маша, Маша-то моя! Как зебру увидала -- кричит, мол, мама, там лошадь крашеная!" "А на той карусели такие лошадки потешные...". Дел было невпроворот: компьютер, краса и гордость отдела, ломался каждые полчаса, что, в общем-то, было совершенно неудивительно, учитывая более чем солидный возраст "двушки". Кроме того, вечерами они с Валеркой клеили бумажную модель старинного биплана, и по всему выходило, что сидеть сегодня Сергею на работе до упора, то есть до десяти вечера, и сын снова на него обидится. Разговоры о бродячем зверинце назойливо лезли в голову, изгоняя оттуда благочестивые помыслы, касаемые реанимации системной платы электронного ветерана, и Сергей злился все больше и больше. И в момент, когда он уже готов был взорваться вих рем праведного гнева, и подробно растолковать сослуживцам, что он думает о них и, в особенности, об этом кретинском зверинце, невесть какими путями забредшем в этот идиотский забытый богом городок...
       ...В общем, в этот самый момент его позвали к телефону. Звонила жена, и в голосе ее сквозила вселенская тоска. Нет, не тоска по чему-то ушедшему или несостоявшемуся, а просто так, безадресная неизбывная тоска. Жена поведала, что, по последним агентурным (от бабок у подъезда полученным) данным, зверинец завтра снимается с места, чтобы раствориться в неизвестности окружавших Лопотарск бескрайних степей. Валерка белугой ревет, рвется в волшебный табор, а саму ее скрутил нежданный-негаданный приступ мигрени, так что, не будет ли любезен многоуважаемый светоч науки, повелитель радиоламп, транзисторов и микросхем, снизойти до ее нижайшей просьбы и продемонстрировать несчастному ребенку доступные по сходной цене чудеса света? Сергей выматерился про себя, понимая, что сейчас не тот момент, когда можно отказать -- только вчера удалось вернуть семейную жизнь в более-менее мирное русло после недельной ссоры, дурацкой и совершенно беспричинной. Поэтому, положив трубку, он вз дохнул, затушил окурок в переполненной пепельнице и поплелся к начальству.
       Начальство в лице завотделом Мариции Артамоновны и ее боевой заместительницы Ноябрины Пантелеймоновны ("Господи, что за имена, нарочно рассмешить захочешь кого -- ни в жизнь такого не придумаешь" -- думал Сергей, идя по коридору), как раз бурно дискутировало на таборные темы. Легко догадаться, что отпроситься с полдня Сергею не составило никакого труда, так что, лишь наступил обеденный перерыв, он собрался и пошел домой.

2

       За полдня дома ничего не изменилось: все так же вздыхала жена, делая вид, что не замечает, что кто-то замечает, что она вздыхает. Все так же колбасой носился Валерка, умудряясь ничего не разнести вдребезги в крохотной квартирке. Все так же уныло бороздил мутные воды давно не чищеного аквариума последний оставшийся в живых телескоп. С мученическим ликом жены декабриста жена поставила на стол обед, и Сергей постарался проглотить его как можно быстрее. Не потому, что был сильно голоден, а просто, чтобы не видеть этот самый лик. Пока он пил травянистый якобы Краснодарский чай, жена выдала Валерке парадный костюм и тщательно проследила, чтобы он оделся с максимальным тщанием. Увидев сына во всем блеске, на который только оказались способны отечественная легкая промышленность и семейный бюджет, отягощенный вечным дефицитом, Сергей вздохнул и достал из шкафа пиджак. Расставаться с джинсами он наотрез отказался, презре в вялые увещевания жены. Валерка радостно приплясывал у двери, предвкушая сказку со всеми возможными и невозможными чудесами, и ничего не осталось, кроме как окончательно разорить семейную казну и выйти, держа сына за руку, на свежий воздух, навстречу празднику.

3

       Ветер, ветер, ты действительно могуч, не наврал поэт. Ты способен напугать до полусмерти, ввергнуть в панику единственным ураганным порывом, ты можешь легким дуновением донести аромат цветущего жасмина и романтические грезы и воспоминания вместе с ним; наконец, ты, о ветер, можешь дунуть как бы в полсилы, и начисто вымести из головы хлам повседневных забот, оставив... Да если даже и не оставив ничего взамен, что с того? И, после того, как чело очистилось от горьких дум, Сергей глянул на сына и удивился: как же он вырос! Казалось, еще вчера держал на руках нечто пищащее, завернутое в ворох тряпок, а сейчас второклассник резво скачет, засыпая отца бесчисленными "почему?", "зачем?", "а как это?", и Сергей не без удивления поймал себя на том, что исправно отвечает на вопросы Валерки, но делает это совершенно автоматически, бездумно. "Что это я так?" -- появилась недоуменная думка, и следом следующая, горькая: "Дожил, блин. С сыном как автоответчик разговариваю! Куда все...? Ведь еще в институте... Кем я тогда... И как... А, разве это важно? Кем я был, кем я стану? Здесь и сейчас -- вот, если вдуматься, все, чем я в данный момент располагаю!". И, внезапно остановившись, Сергей улыбнулся сыну:
       -- А что, Валерик, слабо до площади наперегонки? -- И, не дожидаясь, пока обалдевший ребенок ответит, побежал вприпрыжку. Валерка взвизгнул счастливо и помчался следом.

4

       Они ворвались на площадь подобно смерчу, которые, кстати, нередки в Лопотарске практически в любое время года. Взрослые косились на Сергея неодобрительно, толстомясые матроны презрительно поджимали губы, а дети улыбались ему. Классно, когда у тебя такой папка, с которым можно запросто пробежаться по городу со свистом и улюлюканьем, а ведь, поди, еще и в войнушку сразиться можно, и в банки сыграть, не говоря уж про футбол! Эх, читалось в мальчишеских глазах, мне б такого батю!
       Заплатили за вход, вошли.
       -- Ну, с чего начнем? -- деловито осведомился Валерка.
       -- С начала! -- улыбнулся Сергей. И они начали с самого начала. В самом начале стоял рыжий клоун в заплатанных клетчатых штанах и огромных башмаках, отчаянно просивших каши. Этот оборванец умудрялся ловко жонглировать семью... нет, девятью булавами, и при этом еще рассказывать всякие потешные байки! Впрочем, когда он остановился на минутку, перекурить (своего курева у него не было, и Сергей угостил рыжего сигаретой), стало видно, что у него всего три булавы.
       Потом была комната смеха. У Сергея чуть было снова не испортилось настроение, но Валерка упоенно хохотал, рассматривая их отражения в кривых зеркалах, и не улыбнуться было просто нельзя.
       -- Ой, пап, смотри, какой ты толстый! -- всхлипывал Валерка, -- а голова, голова... Ой, не могу! Та-такая ма-аленькая!
       -- А ты на себя посмотри! -- И они засмеялись на два голоса.
       Потом была старая цыганка. Она нагадала Валерке блестящее будущее за пустяшную плату, и у ребенка появился новый повод для радости. На руку Сергея она взглянула, вернула плату, вздохнула:
       -- Не стану я тебе гадать, дурачок бедный... Иди с богом.
       Настроение совсем испортилось. Он хотел было пристать к гадалке, выпытать, что же такое страшное, или же глупое она усмотрела в его линиях жизни-любви-и-так-далее, но махнул рукой и послушно пошел за сыном, который рвался к каруселям. Десятки хватило на три заезда, и, пока Валерка наслаждался поездкой на облезлом деревянном мустанге, Сергей закурил, огляделся по сторонам. Дальше начинались клетки с животными. Первым встречал бесконечный поток посетителей грустный слон с усталыми глазами. Дальше просматривался жираф, потом еще какие-то клетки, а в самом конце зверинце собралась небольшая толпа. Оттуда доносился надрывный голос зазывалы:
       -- Почтеннейшая публика! Спешите видеть! Глотание и изрыгание огня, распиливание девиц и прочие леденящие душу трюки! Свободный полет сознания! Ясновидение и чревовещание! И все это умеет один-единственный человек -- потомственный дервиш и факир Фарух Гильотиндинов!
       Сигарета курилась с трудом -- табак оказался сыроват. Зато в глотке пересохло. Валерка как раз поехал на второй круг, и Сергей огляделся: вроде бы, краем глаза он видел тут какой-то лоток? Точно, вон он, и второй рядом. Тэк-с, что тут у нас? Мороженое и дуделки с дурацкими "тещиными языками". Не то. А вот и лимонады-мармелады.
       -- Девушка, попить есть что?
       -- Пиво, минералка, коктейли. Фруктовая кончилась.
       -- А что за коктейли?
       -- Слабоалкогольные: джин-тоник, виски-кола, водка-лимон и "Индиго Дрим".
       -- Индиго, простите, что?
       -- Дрим. Мечта то есть. Это по-английски.
       -- И сколько эта ваша мечта стоит?
       -- Семь рублей.
       Заплатив требуемую сумму, Сергей получил третьлитровую алюминиевую банку, действительно, индигового цвета. Золотые звезды обильно обрамляли золотую же надпись "Indigo Dream. Cocktail that will refresh your brain". С английским у Сергея было все в порядке, и он усмехнулся, вскрывая банку. Напиток на вкус так себе, пивали и получше; зато цвет, какой цвет! Настоящее индиго!

5

       Валерка был уже не на седьмом, а на двадцать седьмом небе от счастья.
       -- Пап, а можно я еще на карусели покатаюсь?
       -- Можно. Зверей-то смотреть станем?
       -- Ну, давай, что ли.
       Сломался Валерка уже на слоне.
       -- Пап, мне его жалко. Можно я не буду больше смотреть зверей? Они такие несчастные... Что за радость смотреть на грустных зверей?
       Сергей с удивлением -- в который раз за день! -- посмотрел на него, но не сказал ни слова, а протянул одиннадцать рублей. С тем рублем, что остался у Валерки от прошлого червонца, хватит на четыре карусельных заезда. Ребенок, на миг благодарно повиснув на отцовской шее, умчался к аттракционам, а Сергей медленно побрел вдоль клеток. Полинялый, тусклый жираф, ничуть не изысканный, что бы там некогда ни писал Гумилев... Это в его время, сто лет назад, можно было увидеть изысканных жирафов, так тогда и время было такое... изысканное. А сейчас годины стоят обыденные, и все мы обыденные, включая жирафов.
       Тигр. Лежит, не по-кошачьи возложив голову на вытянутые лапы. Похож он, скорее, на собаку. Большую грязную дворнягу, каких навалом в любом городе, не исключая злосчастный Лопотарск.
       Медведь. Мелкий, вонючий и дурной: без устали пляшет на задних лапах, хотя никаких дрессировщиков поблизости не наблюдается. Пляши, пляши, дурачина. Хотя, наверное, плясать все же лучше, чем тигрообразно тонуть в собственной депрессии, уронив умную голову на лапы.
       Орангутанг. Закрыл голову тряпкой и сидит, медитирует. Молодец, дружище. Правильно. Когда нет сил смотреть на бесконечные толпы безликих посетителей, досаждающих криками и швыряющих всякую гадость, нужно просто от них абстрагироваться. Меня здесь нет, понятно? Вас тоже нет, ибо я вас не вижу. Ничего нет. Пусто. Пусто место свято не бывает...
       Бегемот. Синий. Цвета индиго.

6

       -- Красивый, правда?
       Сергей оглянулся. Сзади стоял невысокий мужичок в малиновой мантии и некогда белом тюрбане. Больше не было никого.
       -- Фарух Гильотиндинов, потомственный факир, -- отрекомендовался он. -- Правда, красивый гиппопотам?
       -- Правда... -- одними губами прошептал Сергей, снова впиваясь ненасытным (это еще мягко сказано) взглядом в невиданную зверюгу.
       -- Уникальное животное, смею заверить. Почти исчезнувший вид. Африканские негры многих племен имеют схожие легенды о Великом Синем Бегемоте. Будто бы, если сумасшедшего подвести к такому зверю и заставить пялиться на это чудо во все глаза, к бедняге вернется его заблудившийся разум... Чушь, разумеется, но красиво. Там еще, конечно, что-то про нецелованных девиц, но это уж, скорее, дань традиции... На сегодня достоверно известно о трех -- всего о трех! -- индиговых гиппопотамах. Один в Африке, украшает собой зоосад какого-то тамошнего правителя. Второй в Америке, в Майямском зоопарке. Третий -- у нас. Видели когда-нибудь что-нибудь подобное?
       -- Нет... впервые...
       -- Смотрите, смотрите! Доведется ли еще... -- и факир замолчал, а Сергей не обратил внимания на нечаянную двусмысленность его последней реплики.
       Он смотрел. Во все глаза смотрел на чудо из чудес, на индигового гиппопотама.

7

       Ты идешь по неземной красоты бархатному коридору изумительного цвета -- цвета индиго. Он мягкий и те-о-плый, те-о-плый и тяже-о-л-лый. Долго, далеко шагаешь ты, а усталости нет. Наоборот, хочется идти вперед, еще и еще. И ты идешь.
       Коридор потихоньку начинает вилять из стороны в сторону, и ты со спокойной душой следуешь всем поворотам и загибам, ибо знаешь: там все равно ничего нет. Вот тут ты ошибаешься: как по заказу из-за очередного поворота выныривает боковая дверь. Ты можешь войти в нее, а можешь пройти мимо. Поразмыслив, ты идешь дальше. Ты идешь.
       Ты идешь, упрямо игнорируя двери, а коридорчик-то не глупее тебя оказывается: в один прекрасный момент он заканчивается просторным холлом, из которого ведут куда-то аж пятнадцать дверей. Максимальный выбор -- награда за принципиальность. Или за упрямство. Чтобы двигаться дальше, ты должен выбрать. Двигаться хочется. Выбирать -- нет. Но что остается? Хорошо, крайняя левая дверь. Как это заперта?! А следующая? Тоже?! Что, все? А, одна все-таки открыта? Да, хорошенький же выбор! А если взломать одну из запертых? Просто очаровательно: сразу за дверью -- синий монолит стены. После четвертой двери ты прекратил эксперименты и пошел единственно возможным маршрутом. Ты пошел.
       Успокаивающие синие стены истончились и сошли на нет. Вокруг шумит бескрайний яблоневый сад в самом цвету. Где-то в отдалении слышится перезвон детских голосов, чуть ближе вяло погавкивает собака. Никого пока не видно -- лишь яблони. Ты идешь по дорожке, посыпанной песком, жмуришься от яркого света. Навстречу начинают попадаться люди. Миловидный молодой человек с гитарой. Идет, тренькает потихоньку, песенку мурлычет, да улыбается. Просто так улыбается -- всему, что вокруг. Солнцу, саду, детским голосам, собачьему лаю, себе, тебе... Проходишь мимо. Высокая стильно одетая девушка. Посмотрела на тебя -- оценивающе, улыбнулась -- ободряюще. Мимо. Люди, еще люди, всегда разные, но что-то их объединяло. Наверное, то, как они на тебя смотрели. С пониманием, с ободрением, с готовностью протянуть руку дружбы или распахнуть объятия любви. Ты миновал всех. Сад поблек и постепенно перетек в уже знакомый индиговый коридор. Уже здесь, в коридоре, навстречу проше л смешной маленький старичок. Перед тем, как навсегда с тобой разминуться, он стащил с плешивой головы засаленную кепку и потешно развел руки в стороны. А дверь оказалась всего одна, так что выбора не было, и ты вошел. Ты вошел.
       Ничего особенного, все тот же коридор, все такой же глубоко синий. Некоторое время ничего не случалось, потом навстречу попалась веселая компания то ли студентов, то ли недавних выпускников, все в полинялых робах стройотряда, и, как водится, с гитарой: "Едем мы, друзья, в дальние края...". Пели они слаженно и задорно, и так захотелось бросить все и с ними, в дальние края! Так захотелось, аж сердце защемило. Но ты почему-то знал, что с пути сворачивать нельзя, и ты мимо прошел, в очередную дверь. На этот раз было две двери, и ты выбрал левую. И ты прошел.
       ...чтобы увидеть сцену, которую давил в своей памяти, жег каленым железом, заливал водкой, и, казалось, залил, да вот... Хрупкая девушка с огромными карими глазами входит в обитую кожей дверь с надписью "Аборты". А вот и ты сам, только несколько моложе, лет этак на семнадцать. Стоишь, подбоченясь, и суровый взгляд твой выражает... А, сколько же можно?! Ты идешь к самому себе, только молодому, чтобы дать ему -- себе! -- по морде, чтобы возопить: "Какого ж хрена ты, падла, делаешь?!", только... Только туман вдруг накатывает, заливает тебя со всех сторон, чтобы развеяться через полминуты и явить взору твоему уже другую картинку. Ее ты тоже долго гнал из памяти, да, видать, не до конца вытравил... Некогда хрупкое тело искорежено до неузнаваемости колесами грузовика. Только лицо -- то же. И огромные карие глаза, не мигая, смотрят в небо...А ты все идешь.

8

       Интересно, кончится ли этот коридор когда-нибудь? Нет, что вы, я не против -- он такой синий, приятный на цвет и ощупь. Мягкий, плюшевый. На вкус, правда, пробовать не хочется. Я все иду и иду, и все встречаю какие-то фрагменты своего прошлого, какие-то, вероятно, в свое время не реализованные возможности... А зачем? Зачем?! Втемяшилась же в голову эта кретинская мысль: дойти до конца! Хотя я уже догадываюсь, к чему приду.
       Я миновал уже почти все вехи своей жизни. И тот кретинский проект, который на короткий срок меня возвысил, чтобы мне потом больнее было падать... И жалкую попытку открыть свой "бизнес", и много еще что. Но отчего-то мне надо дойти. Может быть, дойдя, я сумею что-то понять? Может быть. Я иду.

9

       Сергей шел по синему коридору, а коридор вновь менялся. Повороты сделались резкими, расстояние между стенами неуклонно уменьшалось. Выбора дверей больше не было, да и сами двери попадались все реже и реже, и никого и ничего за ними не попадалось, лишь пыль, дым, следы бывших и не бывших людей и событий.
       Путь окончился внезапно. Просто дверью, еще более безликой, чем все, через какие он сегодня проходил. Перед дверью лежал драный коврик для ног. Подумав, Сергей вытер ноги и достал из кармана ключи. Конечно же, они подошли.
       Уныло коротал свои последние дни телескоп в мутном аквариуме, бормотала свой вечный страдальческий речитатив жена, перемежая слова вздохами, которые, как она полагала, не слышны никому, текли краны, текло с потолка...
       -- А... а сын где? -- спросил Сергей.

10

       -- Пап, ты что?! Вот же я! Ну, очнись, пап! Тебе плохо, да? Папа!!! -- Сергей обнаружил себя стоящим возле клетки с бегемотом самого что ни на есть затрапезного вида и самого нормального бегемотьего цвета, ничуть не синего. Валерка тряс отца за ногу, и на лице ребенка был испуг пополам с уверенностью: конечно же, папка его разыгрывает! -- Пап, ну, давай, хватит! Или тебе и взаправду плохо?
       -- Нет, Валерик. Мне хорошо, -- улыбнулся Сергей, и, увидев эту его улыбку, ребенок испугался уже по-настоящему. -- Мне хорошо. Пойдем домой?
       Когда Валерка проснулся следующим утром, отца дома не было. Телескоп в аквариуме плавал кверху брюхом, а на кухне в голос рыдала мать.

00

       (Из газеты Мичиган Обсервер, №65 за 2001 год)
       -- Профессор, а не случалось ли с вами в Африке чего-нибудь этакого, ну, курьезного, что было бы интересно нашим читателям?
       -- А как же, было дело! (Профессор Нэш отхлебывает пиво и довольно потирает руки). В Кении ко мне пристал какой-то сумасшедший русский. Все спрашивал, не встречал ли я какого-то голубого бегемота... На неплохом, кстати, английском...

2000 г.