|
|
|
Et cetera
стихотворения из сборника
* * *
Серый божественный свет -
это дневная луна.
Тени изрезали снег
в цвет сухого вина.
Нежное масло белья,
тающего под ногами.
Говорю, только зря:
я буду с вами -
куклы в замочном окне
взгляда, идущего врозь
с тенью, снегами, но не
с прошлым, в котором я гость
хуже татар и войны:
память -- затупленный меч, -
мятый кушак луны,
снятый небрежно с плеч.Январь 2000 г.
Актеон
Мне говорят, что я живу в томленье,
когда все улицы -- мои,
и город, спящий словно привиденье,
что тает от несбывшейся любви
к себе -- в моих глазах, в моих печалях.
Закрою веки, простираю длань:
Мне кажется, что где-то за плечами
трепещет ускользающая лань
любви в чащобе будничных метаний.
Шепчу заклятья, снятые с лица,
оставленной за горизонтом тайны
в вселенском ожидании конца.19 января 2000 г.
С рассвета до рассвета
Я счастлив тем, что я несчастлив,
несовершенен в совершенстве,
я не пластичен, но податлив,
я голодающий -- в блаженстве
быть узником, но по свободе
стенать с рассвета до рассвета,
и слыша фальшь земных рапсодий,
не ждать небесного ответа
на тот вопрос, что задан мною
сквозь зубы, сквозь кулак, сквозь веко,
и быть избитою судьбою
в обличье бога-человека.23 января 2000 г.
* * *
Забудь этот город, забудь жену,
которой, впрочем, и нет. Забудь календарные дни,
профиль любви, мелкий скарб, -- идя на войну
с временем, забудь провиант. Никого не вини,
споткнувшись о волны пространства и падежей,
когда устал говорить языком перспектив.
Забудь о сраме своем -- ты всегда в неглиже
венозных мелодий -- они на один мотив.
Забудь арифметику -- ничего не счесть,
кроме потерь, их сумма всегда равна
нулю. Не впитывай ухом весть:
это -- не твой народ, не твоя страна.
На каменном судоржье разных эпох
не пытайся слиться с историей, прильнув щекой
к монументальному, не восклицай: "мой бог!" -
он, такой же как ты, изгой.
Забудь вердикты судей подъездных врат:
фотография юности отцвела, потеряв лоск.
Напрасно шарить рукой, взбивая гладь
обыденного, напрасно морщинить мозг,
пытаясь понять шепот вакуума. Но немота стола
говорит гораздо громче резины или свинца.
Забудь полуправду жизни, -- она постоянно лгала,
что будет что-то еще, помимо конца.2 апреля 2000 г.
Диалог на фоне молчания
Мы с тобой говорим на разных языках:
я -- на языке времени, ты -- пространств.
Красота ландшафта застыла в твоих глазах,
у меня -- недоверие к блеску убранств
Флоры с Фауной, Купидона с царем
преисподней -- Аида, и прочая, и прочая.
Ты отдал свою речь в долгосрочный наем
многословию жизни, я -- многоточию.
Любое слово, ровным счетом, ничто
на фоне молчания, любой жест -- не искренен
актера в отсутствие зрителя, даже в самом простом
он -- предосудителен.
В этой игре в некое подражание ей же
остается место лишь для совместного отчаянья:
ты и я -- только длинные паузы между
словами богов в диалоге на фоне молчания.4 апреля 2000 г.
* * *
Я тихо, как проклятье, прошепчу,
гортань свернув в попытке умолчанья:
не столько видеть я тебя хочу,
как сам момент венчанья
и не на царствие, и не на брак,
на жизнь, что пополам с известкой смерти,
куда вплетен узор тенистый бра
и Шостакович с Верди.
Раздвину комнатный покой рукой,
и волны сновидений поднимая,
нарушу, может быть, далекий твой покой,
тебя уже не принимая;
ты помнишь, вечер теплым был,
асфальт чурался зелени, и губы извивались
при поцелуях, южный город плыл
в закате молодильном раздеваясь
до наготы холодных звезд, до пустоты
часов отлива тел, -- она отчасти наполнялась нами...
Так оседала накипь прошлого, так ты
переродилась спутанными снами
теперь и здесь. Закат и вечера,
отлив телес, стук о стекло ветвей, огрызки смеха...
Шепчу проклятья. В свете желтом бра
густеют тихо осложненья эха:
"Я тихо, как проклятье, прошепчу,
гортань свернув в попытке умолчанья:
не столько видеть я тебя хочу,
как сам момент венчанья..."4 апреля 2000 г.
На переправе
Пусть надо мною сук скрипит корявый,
каблук изранит пыльный гравий,
быть может, лишь на переправе
коней менять.
Глазницей мир делить не в праве,
когда везде Помпей и Марий,
стоять на брошенной заставе,
не удирать.
Ветра порвут голосовые связки,
дни сокращая для острастки,
под глиной чужеродной маски
опять играть.
Следы в асфальте снова вязки,
жизнь наполняют -- шум и дрязги,
но в каждой скоротечной встряске -
не умирать.15 мая 2000 г.
* * *
Храни меня мой ангел куцекрылый,
мечом затупленным напасти отводить
пытайся, -- ведь душа уже простила:
доспехам ржавым дух не защитить.
Твой перст неверный мне дорогу
укажет, по которой вновь кружить,
а имя бесхарактерного Бога
пустым заклятьем может послужить.
Посмейся лик, истертый небесами
над тщетною попыткою не быть
средь бытия, но слабыми руками
тебе меня вовек не осенить.16 мая 2000 г.
Не скульптору
Переродившись в желтизну ствола,
утыканного прелостью изжоги,
природа суточно брала
губами свежевымытой дороги
мои корявые следы, мои глаза,
слезящийся путь пули траекторий -
мой взгляд -- он перспективам указал
тщету пространственных викторий.
Забытый след, забитый тяжестью в асфальт
как гвоздь, как выдох, как асматик-диктор
запутался в делах, в дождях, во снах,
в лакунах диалога, в зыбких титрах.
Твоя рука, лианой вытянувшись, -- штрих
к наброску автора, чье имя -- томик биографий,
но голос чей уже замолк, притих
на виноградных гроздьях чьих-то эпитафий.
Пока что каменеет этот черный год,
тебе -- не скульптору, но Герострату, -
укором стылым тычет: твой черед
судьбе отцеживать посильно плату
в мозолях рук, в истерике щеки,
в слезливом натрии, в бреду подушек, -
платить, сквозя воспоминанием виски
в восторженной мистерии удушья.22 мая 2000 г.
* * *
Чтобы слышать стылый ропот прибоя, нужна тишина;
чтобы взглядом объять империю, нужно жить в провинции,
будучи анонимом, -- только тогда разгорится война
вещного космоса с временем -- его проскрипцией.
Все происходит вычитанием от, не для:
стихотворение от -- поэта, его написавшего;
возможная слава его -- от забвения. На полях
белизна листа как наличие будущего у пропавшего
без вести. Отсюда стремление к краю, прыжку, струе
под давлением, к лавру, -- как следствие, к эпитафии,
чтобы когда-нибудь кто-то, копаясь брезгливо в золе
прочитал по берцовой всю твою биографию.Июнь 2000 г.
Воспоминания о будущем
Я ошибусь, определяя, что такое родина.
И, чтобы ошибиться, у меня нет нужды открывать
второй том доктора Самуэля Джонсона
или четвертый Владимира Даля...
Игорь Померанцев
Я вернусь сюда, когда мне будет сорок.
Может, найду сады. Может, портовый город.
Реки потекут вспять, омелеет заметно площадь
в лицах; там, где ревели авто, зацокает лошадь
своим копытом. Барельеф на этом красном доме
взгляду расскажет лишь то, что мы не знакомы.
Улицы, петлявшие ранее, станут ровными и прямыми.
Оставшиеся друзья окажутся немыми -- и не моими.
Лицо, закаменевшее от пафоса, парик оденув,
вместо Вебера мне прочтет позднее из Одена.
Я буду уже немолод, буду устал и грузен,
не столько от веса, сколько от избытка грусти,
что накопил в путешествиях и натер в ботинках -
сколько помню, ходил с жизнью чужой в притирку.
Эрос, как тот купидон, позеленеет от скуки,
видя как гражданин прячет натуру в брюки
новой культуры Как-Бы-Чего-Не-Сталось...
Может, увижу березу, где мне бодалось
как Солженицыну, -- может, целую рощу,
посаженную чьим-то потомком общим.
Что мне грустить, поверну налево, зайду в кафетерий,
выпью вина в ожидании киномистерий,
разверну газету и своим хмелеющим оком
снова прочту некролог по поводу Бога.
Если позволят, вселюсь в старый дом, бывший музеем
брачных афер гладиаторов Колизея
с профилем лупонария. Буду растить гербарий
на балконе, по выходным -- буду играть в сафари
с тараканом, с котом, с гостем, со звуком,
залетевшим птицей в окно, и с лунным кругом
на подражаниях Персии. Иногда, в час ранний
буду с любовницей засыпать, устав от брани.
Что еще вспомнить? Новый изыск в искусстве?
Что написал имярек в "Иностранке" о бедном Прусте?..
Джунгли взломают брусчатку. Или северный полюс
вяло к другому сползет, чтобы гуще рос волос.
Птицы все улетят на запад, вслед за детьми Сиона.
И только пьяный меня убедит, что я дома,
и еще клумба, что заросла бычковатостью "примы" -
живо напомнит мне, как наши года ранимы.
Платье мне прошуршит, каблук отобьет чечетку,
плавным зигзагом лишая надежд на красотку.
Рот, открываясь в натужном: "Постойте, дама",
сплюнет в кусты с улыбкой упрямой.
Будет стоять некий статуй с кирасой,
чтобы какой гражданин седовласый
внуку втирал про исход Куликовской
в теплом исподнем и верхнем неброском.
За рекламой Забвения, -- "кока-кола" и "чипсы".
Может, что напишу как Борхес или как Ибсен,
чтобы потом разбросать листья по веткам деревьев,
тем укрепляя туземцев в их суеверьях.
Дети будут расти из пробирок, божества -- из машины,
морща на телеэкранах свои плешины.
Девки подешевеют, посему зачастят пилигримы
не для того, чтоб любить, но быть любимым.
Может, напьюсь и съежу кому-то по морде,
сяду в вагон и уеду, чтобы на море
видеть холста изнанку под ругань чаек,
жарясь на солнце и откровенно скучая.
Месяц в песках провалявшись, вернусь к обеду
в шелке долгов и от злости бледный...
В каждый четверг, в три пополудни
буду опять воскрешать ритм будний;
так перейду к езидам следующего КиберПанка,
чтобы уверовать в смерть -- но уже без остатка,
выраженного в надеждах, в слезах, в планах на завтра,
кои теперь сократятся в размер: что съесть на завтрак.Июнь 2000 г.
Робинзонада
Если захочешь славы -
мрамора с лавром, медного купороса,
стань Робинзоном:
захвати континент, преврати его -- в остров;
нареки всех туземцев Пятницами,
назови своим именем воды,
что окружают сушу;
введи календарь, в котором годы
отменены, -- счет производи
в днях от крушения,
что в переводе на местный язык, -
дня твоего рождения.
Можешь наставить статуй,
стать императором, пойти войною
на континент соседний,
на его очертания исходя слюною;
можешь писать откровения,
дифирамбы, или на песке писать кровью
подданных дней недели,
как полагает цезарю, -- не шевеля бровью.
Можешь искать золото,
хлопок, берилл, свой Олимп, свою Этну,
чтобы отрыть Тифона,
внести лепту и кануть в Лету.Июнь 2000 г.
* * *
У мира нет последствий, кроме жизни,
когда глядишь из чьих-то мертвых окон.
Засим надень сюртук и парика
на скулы наложи фальшивый локон,
пугай детей, прихрамывая в шаг,
на одалисок полуголых зри бесстыже,
и если встретится не друг, но враг, -
сам знаешь: он тебе гораздо ближе.
У мира нет последствий, кроме нас.
Засим не торопи беседу, шаг, размеры
четверостишья, -- твой усталый глаз
весомей аргументов интерьера,
бумаги, букв и пауз торжества...
У мира нет последствий, кроме книги.
И если вдруг зашелестит листва -
то будут не апостолы, но МИГи.
У мира нет последствий, кроме слов -
банальных слов о счастье и ненастье...
Щекою на подушке, полной снов,
на автора причин раскинешь снасти.Июль 2000 г.
Мосты
Ах, за что ты оставил меня, мой Бог,
в круге света от этого фонаря,
в тупике дорог?
И теперь осени сырость бронхи полнит вином -
как последняя милость,
посетившая дом.
И теперь каждодневно я вижу одну тоску,
прижимая поближе
зеркала к виску:
вылетает мой профиль как упрек, и так
заглушает вопль,
рвавшийся из-за рта.
Ах, зачем снова осень, снова желтый лист,
и наивен снова
я как гимназист?..
Буду запах смерти каблуком будить,
буду сладкий вермут
вечерами пить;
буду тщетно черным воскрешать мосты
между сном и явью -
белые листы.20 октября 2000 г.
* * *
Кого одели в кашемир,
кого обули.
Я, перед тем, как рухнет мир, -
сижу на стуле;
смотрю в унылое стекло,
пишу в тетради.
За то, что мне не повезло,
я не в накладе.Октябрь 2000 г.
* * *
Если что написать могу -- только имя,
вспомнить отчетливо -- всплеск воды.
Годы идут, и они -- ранимы,
так же ранимы как я и ты.
Если что сделать -- то только выйти,
дверью не хлопая об косяк.
В реку входить, для того чтобы плыть и
помнить еще, что ты не рыбак.Октябрь 2000 г.
Ёжик,
12 июня 2001 г.
Добавить свой отзыв Просмотреть все отзывы >>
  |
 |
   |
