Из сборника "Алеф"

Владимир Резанцев

5

"Потому что конец января..."

Потому что конец января. Летом будет полегче, вестимо. Пропитаются солнцем поля, подозреют лиловые сливы... Где мы будем - кому это знать? Что мы будем - кому это важно? Станут звезды победно сиять на погонах сатрапов отважных или, может, иная судьба? (Ветер гонит усталое что-то) Обиходная рифма - мольба. Перспективная рифма - дремота. И еще - запасные слова, от которых саднит голова. Ими больше молчать и молчать, чтоб пореже судьбу размечать. Январь 1996 г.

* * *

8

Бродскому - посмертно

Жемчужиной венецианской кисти из ожерелья выпал в тишину звеном нездешних потаенных истин, что прорастают в каждую весну. А ангелы летели все, летели, крылами вывевая свет от мглы. На барельефах лики потускнели, как пред грозой, - но вновь они светлы. Одной строфой - святому причаститься, другой строфою - Алеф начертить. Афины Риму вечно будут сниться, чтоб не порвать серебряную нить. Мы - в сумерках, и шифр утерян нами. Но, хоть полна потратами земля, Венеции - стоять под парусами, свиданиям - сбываться под часами и горизонту - рваные края. Февраль 1996 г.

* * *

13

Рассуждение о знаках

Мне знакомы знаки сна и тишины. Расставляю их как знаки препинанья. Одержим бываю приступом весны - и тогда дышу под знаком запинанья, привечая вечно-розовые сны. Это холод обитает на дворе, и душа ютится в сизой кожуре. Ждет наемник завершения работы. Ждет послушник одоления дремоты. Озарения приходят на заре. Нам нужны: качалка-кресло, теплый плед. Нам важны: горячий чай, любовный бред. Не успеем опоздать на пароход. Не сумеем уберечься от невзгод, но отважимся светиться на просвет. Знак покоя чертит всякий по себе, как от тифа ищет верное лекарство. Круг друзей мы замыкаем на судьбе, болью в сердце отзываются мытарства, а концерты - завываньями в трубе. Февраль 1996 г.

* * *

22

2 Цар 11,12

Вирсавья бултыхается в пруду, Давид пасет в подзорную трубу, а полководец Урий Хеттеянин лежит у Раввы с дыркою во лбу. Всему - свое. Рискнувшая рожать, Вирсавия готова поднажать. Но плод любви, ворованной, дырявой бросается в объятия костлявой. И всякий раз - война или тюрьма, чума иль переметная сума, - все тот же сон: падучая звезда, горящий храм, кровавая вода. Порвался мир. Его - не излечить. В запястья гвозди разве получить. Март 1996 г.

* * *

26

Семья, ор. 1

"По ленинским местам" с бутылкою портвейна, снетка хватать сачком, пока мутит хвостом. Свежее было все, заманчиво-уверенней году так в шестьдесят шестом. А тридцать лет спустя другой сыночек, маленький, две порции воды из лужи захватив, по набережной вниз коляску покатил. Сердечко не саднит. И ножки не устали. На снимках - веселы. Вот так перед войной. Пунктирная судьба, а время непрозрачно. Но вызрела беда, предательски-невзрачна, и горло повело соленой дурнотой. Март 1996 г.

* * *

27

Семья, ор. 2

Дали жменю свободы с введением хозрасчета. Попылились газеты, забытые на окне. Мой отец, возбужденный, пришел с работы и весь вечер с бутылкою "Каберне" обнимался, чертя нелепые схемы. Комбинат, в двух шагах от его жилья, лихорадочно впитывал свеже-вторую смену, пережеванно-первую добросовестно изблюя. Март 1996 г.

* * *

37

Семья, ор. 3

Укутали мы Булечка в платочек, чтоб спал, не просыпаясь, на балконе. Он радовался с нами, наш сыночек. Поспи, малыш! никто тебя не тронет. Ты станешь спать, а я твои пеленки, что мокрые, развешу на веревке. А мать пока обед нам приготовит, тебе - в груди, а мне - на сковородке. Твои игрушки только погремушки. Мои игрушки - вовсе не игрушки. Мне надо где-то заработать денег, чтоб было что назавтра нам покушать. Так и живем, то радуясь, то плача. Ругаемся по поводу любому, барахтаемся - но любовь не прячем, боясь внезапно потерять Другого. Храни, Господь, такими, как мы есть. Махни крылом, когда получишь весть. Когда уснем, укрой нас покрывалом - и не ломай нас об колено даром. Нужны, возможно, слезы? Вот они. Бери Себе. Теперь они - Твои. Март 1996 г.

* * *

38

Великое подозрение

В молитвах сокрыта глобальная тайна о том, что Он - не всегда, по возможности и не повсюду. Изрядная дрянь притаилась вредить за углом; избегнуть ее представляется, в общем-то, чудом. И вошь покусала, а Он не берется лечить, укусы, нарывы, надрывы вверяя лекарствам. Небесного Царства и я не берусь отличить от вопля: "доколе, товарищи, это кошмарство?" Останусь с костром заодно, на один - с немотой (войска отошли, как поспешно-весенние воды), и стану следить, как дрова обернутся золой, а мясо-с-копья превратится в говно углеводов. И буду пытаться молиться на всякий пожарный. И буду пугаться тамтамов далеких, ужасных. Измажу медведю его деревянные губы. Дождавшись рассвета, задую в тревожные трубы. Так клубный затейник на публике ищет задора, а тем - не затейно. И в морду летят помидоры. Март 1996 г.

* * *

57

Семья, ор. 4

Засыпает в девять, раз маленький; обижаясь, кусается, строит рожи; кричит, тыча в справочник: "Ленин - Сталин!", а "Христос" выговорить не может - подалеку бытует мой сын. Ночью, утром, в течение дня живет он ритмом своим независимо от меня. И, не дай Бог, вырастит - спросит себя: "А кто вон тот, бородатый, что прижал меня к сердцу, облапал, пока я еще дитя?" Говорильня цветных фотографий избывается текстом по центру листа; но опять между строф проросла немота да соленая накипь. Апрель 1996 г.

* * *

60

Украденная погода, ор. 1

Квадратное небо в оковах железных. Вода барабанит по крыше облезлой. Пытаюсь восполнить, собрать воедино из прежних осколков живые картины. Нахмурилось, скучилось, скривилось небо, пахнуло чудским или ладожским снегом, и холод злорадно ложится на крыши потрепанных дач, обветшалых, излишних. Бежит электричка по стыкам холодным. Замерзший военный в проеме оконном царапает ногтем узоры сырые, шумят пассажиры дверьми раздвижными. На севере диком, оставленном финном за время войны неумело-недлинной, найдешь валуны, полудоты, бойницы, едва Маннергейму успевши сгодиться. Здесь кровью кропили луга и овраги, пыряли штыками, орали во мраке... А ныне повсюду - грибы новостроек, кубы штабелей, гобелены помоек. Усохший писатель с лицом нездоровым спешит по весне навестить Комарово, печаль поделить с перелеском и пляжем, стихи приютить на салфетке бумажной... Украли весну, а не нюркины боты. Изъяли листву, горизонты; а кто-то задаром вдоль моря с любимой гуляет, бесплатному солнцу бока подставляя. Май 1996 г.

* * *

61

Украденная погода, ор. 2

Теплая майская ночь накрывает тебя с головой. Огонек сигареты ярче иных созвездий. В парке несчастный влюбленный шуршит немятой травой и мычит любимое имя в парадном подъезде. Вечно голодный студент к экзамену не готов. В общежитии чай состоит из воды и хлеба. Там шпаргалок полон карман, под плинтусом - город клопов, на улице - клейкий тополь и теплое небо. Деревья еще не потрачены пылью и духотой. Паровозный гудок на станции неподалеку разбудил незнакомку. Сноп искр над трамвайной дугой озарит подушку в слезах (та женщина одинока). Полусонный Седок гоняет по тамбуру дым. Способ назван ему, как остаться один на один с вековечной печалью, первоначально сокрытой от посторонних взоров, а ныне в природе разлитой. Тополиный рассвет грядущих белых ночей - колыхание парочек, шепот на расстояньи, - как и чай в коридорах, где персонажи свечей выгорают дотла, выставляя воспоминанья. Май 1996 г.

* * *

65

Эдуарду Жучкову

От любви у него и ноты одна к одной. Звукам птиц в звукоряд вольготно порой рассесться, ибо музыка все же - мир посторонний, иной, также вряд ли доступный одеревеневшему сердцу. Там, где вальс, там и кружева; вихрем закружат нас перебои и не-обратимые перемены. Мы окажемся звуками, полуобрывками фраз на скрижалях вразнос разбегающейся вселенной. И тенеты дождю с руки, и печаль сподручнее сна. Проскрипим вполголоса, повиснем на парапете каплями слез, - и в нас прорастет весна и споет нам о женщине, брошенной на рассвете. Эдуард, твое си-минор все ищет лететь, ищет трения - струнам, сердцу - созвучной правды. Мы никак не смогли долюбить "иль хотя бы допеть", вот живем теперь на-один с расстроенным ладом. Даже песня о ежике под новогодней елкой для меня остается сильнее, чем "Фауст" Гете, в части той, где любимая голосом тихим и тонким допевала за ежиком самые верхние ноты. Мир мелодий твоих - компендиум грез. Он таит море радость-страданий, друг с другом нацело слитых. Память сердца и голоса ноты твои сохранит до последнего такта. Прости, что слова избиты. Май 1996 г.

* * *

78

Начатки новых существ

Усыхает ветхий человек. Он умучен светится устало тихим смехом провожая грех под руки с шумящего вокзала. Всякой клеткой утро уловив, взглядом проводив солярный лучик, наново в тетрадь запишет стих завтра обещав задумать лучше. Нынче путь неведомо куда - в прежних бухтах нет теперь приюта - поперек прогорклого уюта правит путеводная звезда. Новые родятся существа из личинок беззаветно-древних, чрез начатки прежнего родства преосуществляя перемены. Июнь 1996 г.

       Текст, который вы только что прочитали, еще не имеет аннотации. Если вы хотите, вы можете предложить свой вариант, тем самым облегчив выбор предмета чтения другим читателям.

       Если вы хотите выразить свое мнение по этому тексту, вы можете добавить свой отзыв на специальную страничку.
       Авторам всегда приятно получать ответную реакцию читателей на свои тексты. И не суть важно, восторженные ли это отзывы, либо критические замечания, главное, что текст не остался незамеченым среди других.